Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сегодня полная луна, как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна – и безнадежно влюблена.
Сегодня музыка больна – едва звучит напевно.
Она капризна, и смела, и холодна, и гневна…
Слов Патринка почти не понимала – но голос, голос… Никогда, ни у одной цыганки она не слыхала такого! Певица была, пожалуй, не старше самой Патринки, – но голос звучал так легко, так свободно, так небрежно выговаривал слова, что было понятно: петь эта девочка умеет и любит.
«Как полячкиня… Это поёт полячкиня! – вдруг отчётливо поняла Патринка, чувствуя, как сладкой судорогой стискивает горло, а глаза под веками становятся горячими. – Только они одни так могут… Я что – к ним в табор попала?.. Но – как? И рояль у них откуда, она же тяжёлая… Куда её в палатку-то…»
А музыке было наплевать на Патринкины страхи, и она спешила, лилась – свободная, лёгкая и задумчивая. И девичий голос, догоняя, бежал ей вслед, и вместе они звенели где-то там, наверху – наверное, у самых ног восхищённого Бога…
– Сегодня – наш последний день в приморском ресторане.
Упала на террасу тень. Зажглись огни в тумане.
Закат лениво шлёт ко дну узоры пенных кружев…
Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин.
«Девлале, как хорошо, как сладко…» Слёзы, пробившись, наконец, из-под век, побежали по лицу, защекотали щёки, шею… и Патринка окончательно убедилась, что жива. И тут же открыла глаза.
Перед ней была обычная комната. Большая, с настежь открытым окном, на подоконнике которого стояла цветущая герань и лежали книги. Стопки книг высились и на столе, и на полках, и даже на полу. Железная кровать напротив была застелена плотным зелёным покрывалом – аккуратно, без единой морщинки. Над кроватью, на стене, висела большущая бумага с двумя синими, местами пёстрыми кругами. Рядом с бумагой – ещё одна, похожая на ту, что вешали на тумбах возле кино. С неё красивая черноглазая женщина, очень похожая на цыганку, с улыбкой смотрела на Патринку. Под выбеленным потолком носилась влетевшая с улицы стрекоза. Она беспомощно билась то в карниз, то в кружевную занавеску, то присаживалась, трепеща крылышками, на дверцу шкафа, то опять принималась бестолково носиться по комнате… «Как бы её выпустить?..» – машинально подумала Патринка. Но куда было гоняться за стрекозой, если не было сил даже поднять руки, чтобы вытереть глаза?.. А музыка за стеной всё играла, звонкий голос выпевал незнакомые прекрасные слова, по лицу бежали слёзы, и мучительно болела грудь. В какой-то миг боль эта стала такой нестерпимой, что Патринка подавилась всхлипом, сипло втянула в себя воздух и раскашлялась.
Музыка за стенкой мгновенно смолкла.
– Машка! Бандитка! Разбудила всё-таки человека своим вытьём!
Грохот, топот, хлопок двери. На пороге появились две девушки и парень. И с первого взгляда Патринка поняла – это цыгане… И сдавленно выжала из себя:
– Дробой туме, ромале… Каскэ сан[77]?
– Тихо, – с улыбкой отозвалась по-русски старшая из девушек, подходя к кровати. – Всё хорошо, всё спокойно. Ничего не бойся, чужих тут нет. Ты была больна. Сейчас тебе уже лучше, но вставать ещё нельзя. И говорить тоже. Лежи. Сейчас сделаем укол и выпьем лекарство. Меня зовут Света, я – русская цыганка.
– А меня ты помнишь? – спросила вторая девушка, подходя к кровати и широко улыбаясь. И Патринка сразу же вспомнила эти чёрные, чуть раскосые глаза, прямой взгляд, дерзкую улыбку, растрёпанные, коротко остриженные волосы, длинную шею и широкий разворот плеч под узкими бретельками майки. И, собрав все силы, постаралась улыбнуться:
– Ты – Маша… А это – твой жених…
– Кто «жених»?! – прыснула Машка, оглядываясь на Матвея. – Это?! Это мой брат, дура! Мотька, а ты чего так покраснел? Жарко, что ли? Поди умойся, смотреть страшно!
Молодой цыган, проворчав что-то сердитое, выскочил из комнаты, и Патринка облегчённо вздохнула. Из-под рёбер немедленно отозвалось саднящей болью.
– Тяжело дышать, да? – озабоченно спросила Светлана, садясь рядом и щупая её лоб. – Профессор предупредил, что такое может быть. Ты знаешь, что несколько дней в горячке пролежала? И в себя на минутку-другую только приходила? Как ты умудрилась воспаление лёгких подхватить? Да ещё такое страшное?! Ты же таборная! Вас никакие простуды не берут, а тут – такое!
– Я… ничего не хватала… Клянусь, я ничего не взяла…
– Тьфу, глупая… Мы насилу тебя откачали! Ладно, лежи и молчи. Сейчас лекарство надо колоть, пить микстуру и измерить температуру.
– Не… не надо…
– Хочешь в больницу? – угрожающе спросила Светлана – и Патринка сдалась. И выпила залпом что-то горькое и жгучее, опалившее гортань. И позволила сунуть себе под мышку тоненькую-претоненькую стеклянную трубочку, которую ещё надо было каким-то чудом не раздавить. Сопротивляться просто не было сил.
– Держится ещё, проклятая, – озабоченно сказала Светлана пять минут спустя, взглянув на столбик ртути. – Маша, неси обтирание! А ты… Как тебя, кстати, зовут?
– Дыр… Патринка.
– Как красиво! «Листочек», да[78]? Давай, моя красавица, я тебя раздену, всё равно надо менять рубашку…
– Зачем?..
– Затем, что она вся пропотела! Между прочим, это хорошо! И не задавай вопросов, тебе вредно разговаривать! Маша, где вода? Ставь сюда, неси шприц, ампулу – и марш на кухню, следи за бульоном! Надо будет в Патринку хоть несколько ложек влить… Мотька, Мотька! Вон на углу «Главрыба» стоит, бери жбан, беги!
Было очевидно, что командует здесь Светлана. Это было так необычно, что Патринка решила подчиниться и не спорить. И лежала как каменная, закрыв глаза, пока ловкие и неожиданно сильные руки чужой девушки стаскивали с неё через голову рубашку, обтирали прохладным, сочащимся водой полотенцем, обмахивали, переворачивали на грудь, снова обтирали, снова обмахивали… Холодные капли бежали под мышки, скатывались по бокам. Было щекотно, холодно, непривычно и страшно.
– Умница! – тяжело дыша, похвалила Светлана, когда процедура была окончена. – Надеваем чистую рубашку и делаем укол! Не особенно приятно, но выдержать можно… Маша, ставь сюда!
– Это… чтобы оспой заболеть? – перепугалась Патринка, увидев в руках Маши белую миску и в ней – очень хорошо знакомую стеклянную штуку с иглой. – Нет… Нет! Нет! Я заболею и умру! Это нельзя!
– Ты свихнулась, изумрудная моя? – почти сочувственно спросила Машка, ставя лоток со шприцем и
