Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
54
Из-за этих снимков с Красовской я плакала по ночам, наверное, неделю.
С одной стороны, я себе сто раз сказала, что это ведь хорошо – Дима не одинок, его жизнь продолжается, пусть даже без меня, но с другой – это было обидно, горько, очень больно. Я, конечно, и раньше чувствовала себя несчастной, с декабря – вообще каждый день, но эти чертовы фотки просто выбили меня из колеи. Раздавили совершенно. Всё валилось из рук и ничего не хотелось больше...
Кругом же, наоборот, началась какая-то аномальная активность, особенно после майских праздников. Учителя нагнетали атмосферу из-за грядущих экзаменов, заваливая нас проверочными тестами. Алена Игоревна, наш завуч-организатор, одолевала нас по поводу последнего звонка, требуя опять какие-то номера и выступления для концерта. Родители бурно обсуждали в чате выпускной и постоянно собирали деньги на всё подряд: на декорации и воздушные шарики, на ведущего и ди-джея, на подарки учителям и директору, на аренду ресторана и транспорта, на фильм и альбомы.
К нам чуть ли не через день приходили то операторы, то фотографы, то хореограф. В общем, какой-то небывалый движ под конец развернулся, и все ходили радостно-возбужденные. И только я едва барахталась.
Если честно, то даже мысль о выпускном внушала мне теперь одно уныние. Что уж говорить про последний звонок. А наша неуемная завуч-организатор с нас буквально не слезала. Подкарауливала после уроков, надоедала с этой дурацкой самодеятельностью.
«Мы должны приготовить что-нибудь сногсшибательное для учителей и ваших родителей!» – восклицала Алена Игоревна.
А я лично вообще не хотела, чтобы мой отец приходил на этот последний звонок. Хоть он и не пил больше с зимы, но в местное родительское сообщество все равно не вписывался никаким образом. Среди ухоженных и разряженных мамаш и отцов в деловых костюмах мой выглядел как ворона среди белых лебедей.
В общем-то мне плевать на такие моменты, ну, то есть, почти плевать. Но был же ещё Рощин, к которому отец, даже трезвый, до сих пор неровно дышал и мог выкинуть что угодно, мог причинить вред Диме, мог опозориться и меня опозорить.
Как могла, я увиливала от репетиций. Очередную песню я переписала, даже две – одну для учителей, другую – для родителей, но петь и плясать – спасибо, увольте.
Тем более эти репетиции проходили совместно с 11 «А». А для меня это лишний стресс, лишние страдания. Правда, я не уверена была, что Дима на них ходил. Даже не так – я почти не сомневалась, что ни в каких номерах он участвовать не станет. Однако…
Алена Игоревна подловила меня, когда я собиралась улизнуть домой, и стала наседать: это же благодарность педагогам за их труд… все наши, даже мальчики, стараются, а мне как будто плевать… В общем, застыдила меня, и я поплелась в актовый зал.
Он у нас огромный, почти как в театре. Раньше и драмкружок велся, пока режиссер, который его преподавал, не уехал. Теперь остались реквизиты, костюмы, декорации, которые обычно хранились в помещении за сценой.
Наши обшарили всё, что можно, разворошили ящики с добром, и теперь, хохоча и кривляясь, скакали по сцене в нафталиновых костюмах. Шлапаков нарядился в старинное женское платье и чепец. Окунев – в красный капор и передник. Паутов напялил на себя белый парик и какой-то безразмерный балахон. Парни из 11 «А» тоже принарядились и дурачились. А девчонки, глядя на них, покатывались со смеху. Только Игорь Лабунец взирал на всех со снисходительной усмешкой, типа, ну что за детский сад.
А потом я увидела Рощина. Он сидел полубоком на широком подоконнике, но за творящейся на сцене вакханалией не следил. Потому что рядом с ним опять вертелась Диана Красовская, что-то ему увлеченно рассказывала, аж руками размахивала, а он… он смотрел только на неё и слушал с улыбкой. Под ребрами сразу же зажгло, будто я хлебнула уксуса.
Я стояла в проходе между рядами кресел, недалеко от входа. И меня ни он, ни кто-то другой не замечал. Но как только я решила уйти, в актовый зал вихрем ворвалась Алена Игоревна, подхватила меня под локоть и потянула к сцене.
Увидев, что творят парни, тут же разоралась на них, положив конец веселью. Велела костюмы унести туда, где они лежали. А затем уже мы начали репетировать. От ашек Алена Игоревна стрясла четыре номера: частушки, какую-то пантомиму, бальный танец и стрит-дэнс.
– Одиннадцатый «Б», надо что-то ещё, – не унималась она. – Песни – замечательно. Но маловато. Ну, хотя бы ещё один номер.
– Они ни на что больше не способны, – хмыкнул кто-то из ашек.
– А пусть Ларионова стихи свои прочтет, – предложил Шлапаков. – А чего? У нее вообще стихи классные. Да?
Наши дружно подхватили: да, да. Она наша Пушкина! Ахматова! Цветаева!
Я даже растерялась. Особенно от похвалы Шлапакова. Другие, конечно, придуривались уже, но он это сказал по-настоящему.
– Таня, можешь что-нибудь навскидку прочитать? – спросила Алена Игоревна.
– Из раннего, – хмыкнул Лабунец.
Я стихи давно уже не пишу по велению души. Раньше вот писала, была какая-то тяга, что ли. Но потом прошло. То есть я понимаю ритм, могу сложить несколько строк в рифму, когда просят. Но такого, чтобы хотелось выплеснуть стихами свои чувства – нет, этого со мной давно уже не бывало. Тем не менее на ум пришло одно стихотворение. Я только начала, как Алена Игоревна меня тут же перебила.
– Так, Тань, секундочку. Давай с микрофоном, со сцены, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть, да? А то ты под нос себе что-то бубнишь, я даже рядом не слышу.
Она даже спустилась и села в первом ряду, уставившись на меня. Девчонки сунули микрофон мне в руку. И тоже вместе с парнями расселись вокруг Алены Игоревны.
Я, сначала немного робея, прочитала несколько строк. Думала, сейчас ашки или кто-нибудь из наших будут
