Конец фильма, или Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Не будем терять времени!

— Конечно, — кивнул Кокотов, чуя в теле набухающий гул вожделенья.

— Идемте, я вам еще кое-что покажу!

Она провела его по боковой лестнице в японский сад камней с крошечными сосенками и дубочками. На возвышении под открытым небом стояло массивное джакузи, а чуть в глубине — маленький домик под плоской крышей. Автор «Русалок в бикини» заглянул в пустую белую ванну, усеянную хромированными дырчатыми бляшками. Ветер намел в нее сухих листьев: видимо, тут давно никто не мылся.

— Знаете, я люблю сидеть здесь одна. Особенно зимой. Вообразите: на лицо падает снег, а ваше тело в теплой бурлящей воде. Роскошно, правда? Но вообще-то джакузи рассчитано на двоих. А в этом домике вы сможете сочинять, никто вас не потревожит. Я буду приносить вам чай. Вы какой любите?

— «Зеленую обезьяну».

— Не-ет! Надо пить «Проделки праздного дракона».

— Почему?

— Узна-аете! А вечером у камина вы будете читать написанное. Потом мы будем обсуждать. Спорить, ссориться. Правда, роскошно?

— Правда!

— Нет, вы мне будете читать в постели, перед сном. Ведь так лучше?

— Гораздо! — отозвался писодей, ощущая тяжелые толчки в груди.

— Вам здесь нравится?

— Очень!

— Но ведь и на озере тоже хорошо, правда?

— Хорошо…

— Можно плавать по Истринскому водохранилищу.

— Можно…

— Даже не знаю, что и выбрать. Я ничего не хочу отдавать Феде!

— Трудная задача.

— Что же нам делать?

— Не знаю! — всхлипнул автор «Похитителей поцелуев» и, не стерпев, впился губами в беззащитную шею Натальи Павловны.

— Ой! — вскрикнула она, отпрянув. — Я же не показала вам мою зеркальную спальню!

Они вернулись в дом. Поднимаясь вслед за хозяйкой по резной лестнице и любуясь скорой добычей, туго обтянутой лосинами, Кокотов испытывал то особое мужское предвкушение, то упоительное предстояние, когда женщина уже сдалась сердцем и до обладания поверженным телом, податливым и проникновенно влажным, остаются минуты горячечного воображения, которое всегда оказывается почему-то ярче и острее случившегося потом. Наверху Обоярова, шаря выключатель, замешкалась, и он натолкнулся на нее всей своей готовностью. Когда зажегся свет, бывшая пионерка обернулась и посмотрела на писодея с лукавым уважением.

Спальня была огромная, с глухими тяжелыми портьерами на окнах, пушистыми коврами, большой овальной кроватью, задвинутой в альков и застеленной алым бархатным покрывалом. А вот зеркал не оказалось — ни на стенах, ни на потолке. Курчавые рамы были пусты, а вверху виднелись неряшливые скрещения дюралевых кронштейнов и деревянной обрешетки.

— Гад! Гад! Гад! — взвизгнула Наталья Павловна и, гневно пнув ногой, опрокинула пуфик.

— Кто?

— Лапузин. Он испугался!

— Чего?

— Того, что я навсегда останусь в этих зеркалах и буду смотреть на него сверху!

— Вы думаете?

— Конечно! Ну что мне с ним сделать?

Вместо ответа автор «Кентавра желаний», издав нечто среднее между стоном и боевым кличем, опрокинул бывшую пионерку на кровать.

— Ну не надо же, не надо, Андрей!

— Почему-у?

— Я верю, верю… вы хороший… вы сильный… вы все можете! — отбивалась она.

— Могу… Все… Да!.. — бормотал он, роясь губами в ее груди.

— Но только не сегодня…

— Сего-одня! — писодей хватил ртом воздуха, точно вынырнул из пучины, и снова впился в Наталью Павловну.

— Андрюшенька, не надо, не надо… — Она с трудом вывернулась из его объятий, села на кровати и перевела дух. — Вы чего хотите — моей любви или моей крови?

— В каком… смысле?

— Ах, вы недогадливы, как все рыцари!

— Ну почему же? — осознал наконец Кокотов. — А если немножко? Чуть-чуть… Как-нибудь… — глупо предложил он.

— Дурачок! — Обоярова отвесила ему необидный подзатыльник. — Зачем мне «немножко» и «как-нибудь»? Послезавтра я вся ваша. Не чуть-чуть, а вся! Понимаете, мой спаситель?

— Да-да, конечно…

Растрепанная женщина встала с измятой кровати, тщетно поискала взглядом зеркало, поправила волосы наугад и прерывисто вздохнула:

— К тому же я очень несдержанна. Страшно кричу. Не надо, чтобы это слышал Мехмет и особенно его янычариха. Она меня ненавидит. Хотела даже отравить. Вставайте! Я опаздываю.

— Куда-а?

— У меня переговоры с Лапузиным и его юристами.

— Вы мне не говорили…

— Теперь говорю. Ну, не кукситесь! Послезавтра. Договорились?

— Договорились…

— Только не остыньте!

— Постараюсь.

— Та-ак, — она посмотрела на часы, — в Ипокренино мы уже не успеваем. Где вас высадить?

…Через час автор «Заблудившихся в алькове» стоял под фонарем у станции метро «Багратионовская» и не знал, что ему делать. Стемнело. Местность вокруг напоминала окрестности муравейника, выросшего до невероятных размеров. Только люди, в отличие от насекомых, тащили не иголки, щепки или оцепеневших червячков, а коробки с микроволновками, стереосистемами, телевизорами, магнитофонами, компьютерами и прочими дарами цивилизации. Изредка попадались и праздные прохожие. Некоторые из них, в особенности непарные дамы, смотрели на одинокого понурого мужчину с ободряющим интересом. Возможно, от него, взведенного камасутрином, исходили какие-то неведомые призывные импульсы, волнующие неухоженные женские сердца.

Но Кокотов стоял у метро не в ожидании случайных утех, хотя возбуждение не иссякало, зовя к безрассудству и бросая в озноб от каждой короткой юбки. Нет, ему было не до того. Андрей Львович обнаружил, что после посещения «Шестого континента» и «Фазенды» его бумажник окончательно пуст. Как и в 1993-м, писодею нечем было заплатить за билет в метро, а радикальный отлив крови от мозга к малому тазу явно не способствовал тому, чтобы быстро найти выход из ситуации, откровенно дурацкой и непривычной для солидного человека. Не просить же, в самом деле, деньги у прохожих! Не умолять же, ей-богу, дежурную в красной форменной шапке пустить на перрон бесплатно! Не продавать же, честное слово, из-под полы по дешевке свой любимый ноутбук! Конечно, можно взять такси и расплатиться по приезде домой. Но ведь и там, насколько он помнил, ничего не осталось. Повинуясь самозабвенному порыву, писодей отдал Обояровой все до копейки. Наконец, ему в голову пришла неловкая, но спасительная идея, он ее отогнал — она вернулась. Автор романа «Женщина как способ» вынул «Моторолу» и набрал номер.

— Ал-ло… — весело ответила Валюшкина.

— Это я.

— Кто — я? — спросила одноклассница, и в трубке послышались мужской смех и веселый женский голос.

— Я… Кокотов… — сказал он, цепенея от безнадежности. — У тебя гости?

— Муж. Бывший.

— А-а-а…

— Что — «а-а-а»! Зашел. С дочерью. Пообщаться.

— Значит, я не вовремя?

— Ты. Откуда. Звонишь. Из Сазополя? Ты где?

— На Горбушке.

— А-а… Покупаешь?

— Просто стою.

— Что случилось? — забеспокоилась бывшая староста.

— Нин, я без тебя не могу! — честно признался Кокотов.

— У меня желтый «Рено». Никуда не уходи, балда!

40. УТРЕННЯЯ ЖЕНЩИНА

Что такое первое обладание женщиной? Ничего. Пустяк. Пылкая суета. Телесная неразбериха. Бросок по Третьяковке за полчаса до отхода поезда. Внезапное счастье, похожее на мокрый ожог электричества…

То ли дело вторая ночь!

Горячка успела остыть. И вот теперь, мечтая о новом свидании, ты, как бывалый стратег, лелеешь план будущего сражения, учитываешь оплошности и промашки предыдущего, вспоминаешь тайные складки и впадины ландшафта, уловки, увертки и маневры воображаемой противницы. Прижмурив глаза, мысленно рассчитываешь направление первого удара, второго, третьего, обход, обхват, притворное отступление, внезапный набег с тыла, штурм и победные крики взаимного упоения.

…Кокотов вскочил от страха, что забудет окончание синопсиса, явившееся ему во сне. В спальне было полусветло от уличного фонаря. Часы, тихо щелкая, показывали половину шестого. С Ярославского шоссе доносился тяжкий шелест колес — в ненасытный город под покровом ночи длинномеры везли тонны нездоровой жратвы. На потолке мелькнул яркий свет фар — кто-то переехал «лежачего полицейского».

Валюшкина спала на спине. Правильное лицо было сосредоточенным, даже строгим, как у девушки-отличницы из советского фильма. Одеяло она целомудренно подтянула под самый подбородок, точно боясь, как бы ее отдыхающая нагота не напомнила о минувшем безрассудстве. Губы шевелились, наверное, повторяя вчерашние мольбы: «Я больше не могу, я сейчас умру, не надо…»

Гордясь собой, Кокотов склонился над Нинкой, чтобы расслышать сонное бормотание:

— Нет, не надо, нет… Отстаньте!

Писодей почувствовал ревность к неведомому домогателю и, желая подробностей, вплотную приблизил ухо к губам бывшей старосты: