Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом - Тара Роси

Вырвавшись из плена сна, Истислав подскочил на кровати. Не понимая, где он и что происходит, витязь схватился за бок, недоверчиво ощупал его — ни кинжала, ни крови.

Тёплые ладони легли на плечи, ласково поглаживая; нежный голос коснулся слуха:

— Что стряслось, свет очей моих? Не иначе сон дурной?

— Похоже на то, — прохрипел Истислав, обводя взглядом опочивальню.

— Былое тревожит али грядущее стучится? — шепнула Переслава. — А может, думы пустые, от коих отмахнуться можно?

— Духи загадки мне загадывают, — вздохнул Истислав, проведя ладонью по лицу. — От Люта никаких вестей, хотя навряд ли он до Кинсая поспел добраться. Ладно, хоть Ратмира воротил Демиру.

— Ратмир в Камбалу, — возразила супруга. — Богдана захворала сильно, посему он при ней остался.

— Как? — изумился витязь. Гнев вспыхнул в груди — непокорность брата крепчала лето от лета, и словами усмирить его не получалось.

— Ты не гневайся на брата, — Переслава обняла руку мужа, коснулась щекой его плеча, — он не супротив воли твоей остался, а из-за страха за сестёр. Меньшие сильно перепугались оттого, что Богдана слегла. А ты-то не захаживаешь к ним, всё делами весь день занят. Няньки няньками, а родное тепло никто не заменит.

— Они в дедовом доме? — принимая правоту жены, спросил Истислав.

— Да, там все, — кивнула Переслава. — Лекарки да знахари по моему поручению каждый день к ним хаживают. Богдана поправится, в том сомнений нет, вот тогда-то Ратмир к воеводе воротится.

— Хочешь сказать, что Ратмир заместо меня трудится? — горько ухмыльнулся витязь. — Опосле смерти родителей я сестёр беречь поклялся, а на деле токмо с купцами лясы точу днями на пролёт.

— Нет, — Переслава коснулась губами его щеки, — Ратмир по велению сердца остался, а не от твоей занятости. Вот пойди навестить Богдану да поговори с ним. Ты ласки не жалей, скажи Ратмиру, что опору в нём видишь — он так слов тех ждёт, что помыслить не можешь.

Истислав удивлённо изогнул бровь, уставился на жену, чувствуя, как колкий ком заворочался в груди.

— Надо ли о том брату говорить? Неужто по делам моим того не видно?

— Слово раны душевные лечит, — улыбнулась супруга, — не скупись на ласку, брату твому она надобна. Даже коли вид сделает, что не тронул ты сердца его, знай, что тем силу брату передал немалую.

Витязь задумался над услышанным. Стараясь быть честным с собой, вспомнил, что о подобном говорили ему и отец, и мать. Кивнув истине, Истислав вздохнул.

— Твоя правда. Наведаюсь к ним сегодня.

* * *

Из-за поросших горных склонов, увлекая за собой солнечный диск, показались кони Хорса. Стуча золочёными копытами по небосводу, вскидывая огненные гривы, они отгоняли мрак, разливали жар по горизонту. Тени пугливо сворачивались меж широких стволов, лезли в дупла, прятались в плотном плетении поросли. Ранние пташки покидали гнёзда, заполняли трелями пробуждающийся лес. Лишь стук копыт нарушал воцарившееся согласие, тяжёлое дыхание коня вторило шёпоту всадника. Закутанный в плащ путник молил лесных духов о защите. Пробраться к Ерге незамеченным, предупредить о грядущей беде — Марун гнал коня во весь опор, не тратя времени на расстановку ловушек. Ночью, добравшись до реки Аргунь, ему пришлось сделать привал, ибо в безлунной темени легко заплутать. С первыми лучами Хорса наворопник выдвинулся в путь, надеясь, что вчерашняя гроза размыла узкую тропку и враг не нагонит его. Правда, и путь Маруна от ночного дождя усложнился — конь то и дело поскальзывался на мокрых корнях и размякшей земле. Оттого юноша яро молился хозяину леса, прося пропустить его к Ерге.

Может, и пожалел Леший Родославиного сына, может, сам Велес взял наворопника под свой покров, а может, конь был силён да вынослив — вскоре через редеющий лес проступили очертания башен. Сбросив с головы капюшон, Марун поднял руку, показывая дозорным, что не враг им. Спешившись, путник нетерпеливо застучал по воротам. Смотровое окошко нехотя отворилось, являя заспанный лик дружинника.

— Кто таков?

— Я Марун — наворопник Родославы Огнеяровны — прибыл из Кийского острога с вестью тревожной. Пусти меня к свому воеводе.

— Ага, — фыркнул дозорный. — Чем докажешь, что не врёшь?

Марун резко вытянул руку, едва не заехав несговорчивому собеседнику по носу. Отстранившись, дозорный уставился на серебряный перстень с выгравированной совой — такие были лишь у тайной службы покойного князя Радима, стало быть, парень не врёт. Неспешно сняв засовы, дозорный отворил ворота, смерил гостя взглядом. Не дожидаясь особого приглашения, Марун вошёл в острог, бросил дозорному поводья.

— Где Гомона Ставровича искать?

— В дружинном доме, что первым в ряду стоит, — буркнул дозорный, погладив взмокшую шею коня.

Наворопник поспешил к длинному срубу, подмечая, что на стенах маловато лучников, да и те в большинстве своём спят. Выругавшись, Марун распахнул скрипучую дверь, гаркнул в темноту широкой палаты:

— Гонец к Гомону Ставровичу прибыл с посланием от Родославы Огнеяровны!

* * *

Кислый сок по каплям срывался с конских губ. Вороной с жадностью поедал неспелые яблоки, украдкой поглядывая на хозяев. Арина расцеловывала щёки брата, заливаясь слезами; Егор, по обыкновению, ворчал, поправляя тюки. Волот с Баровитом погрузили на телегу накупленное и запасённое добро, встали за спиной Умилы, рассчитывая на то, что большая часть тётушкиной ласки обрушится именно на неё. Так и вышло. Едва оторвавшись от Демира, Арина сжала плечи племянницы, прижала к себе.

— Помни, Умилушка, о чём мы говаривали с тобой, — зашептала тётушка. — Ты прежде всего млада, лишь опосле витязь. Народить чадо — не меньший подвиг, чем одержать верх над ворогом. Боги любовью зазря не одаривают, раз испытает её сердце — знай, то знак. Сама Лада указывает тебе, что довольно саблями размахивать, что впору тебе уж женой да матерью становиться.

— Да, тётушка, — грустно кивнула омуженка, не столько из согласия с ней, сколько из-за переживаний о душевном спокойствии горячо любимой тёти.

Улыбнувшись ей, Арина протянула руки к витязям. Баровит легонечко подтолкнул Волота, и крепкие объятия вмиг пленили его. Да всё ж ласки у Арины хватило на всех — через считанные мгновения Баровит со смирением подставлял под тётушкины поцелуи щёки и выслушивал напутствия. С Гаяной же всё обстояло проще — расцеловав дядюшку и сестру, она обняла Волота, а Баровиту и вовсе махнула рукой на прощание, заливаясь румянцем. Забравшись на телегу, Гаяна ещё раз украдкой взглянула на Баровита — в глубине души было обидно оттого, что Баровит не её жених, а Умилен.

Стоило телеге скрыться за высоким забором, как Демир спокойно выдохнул — долгие проводы утомили воеводу, растеребили сердце. Грустно вздохнув, глава семейства затворил калитку, повернулся к