Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В полдень Какаранджес достиг кедровника. Лошадиного дерьма стало вдвое больше, а у ручья коротышка едва не вступил в такую могучую кучу, какая могла бы с лихвой заменить собой три праздничных пирога – естественно, не по питательным качествам, а по весу и площади. «Пирог» был явно не лошадиного происхождения. «Наверное, медведь… Мама дорогая!» – коротышку передернуло, но отступаться он и не думал. «Герой всегда остается героем!» – бормотал Какаранджес, пробираясь по лесу. Тропу выстилала поржавевшая хвоя, а с веток лиловыми прядками свисала мокрая бахрома древесного мха. Шум тысяч ручьев сливался в один. Коротышка настолько привык к журчанью воды, что совсем перестал его замечать.
Дорога спускалась все ниже и ниже, так что Какаранджес шагал легко, но вот кедрач кончился, и коротышка уперся в склон, поросший мелким кустарником. Тропа пересекала его наискосок, чем дальше, тем больше съезжая вниз. Там она раскисала в жижу. Коротышка промок. Его ноги скользили.
Спустя час ходьбы дорога опять стала забирать вверх, и вчерашняя беда – избыточный груз – быстро напомнила о себе. Первое время коротышка бодрился, на ходу обирал с кустов синюю жимолость. Ее горечь освежала. А подъем делался все круче. Частота привалов росла. В какой-то момент коротышка понял, что идет он гораздо меньше, чем отдыхает. Сколько же прошло времени? Когда будет вечер? Он поднял глаза, но небесный циферблат по-прежнему заслонялся туманом. Какаранджес вздохнул и продолжил марш-бросок. Песни больше не помогали. Под ногами хрустела каменистая чешуя. Хуже всего было то, что тропа, по понятиям коротышки, должна была вести книзу, а она поднималась. «Уж не сбился ли я? – забеспокоился Какаранджес. – Проклятый туман!» Он даже крикнул: «Брысь!», но туман – не кошка и не отпрыгнул.
Немного спустя тропка окончательно потерялась в камнях. «Точно заблудился. Дурррак! – коротышка, негодуя, укусил себя за палец. – Надо было мне туман переждать… Ох дело». В досаде он сплюнул и повернул назад, приглядывая место для ночной стоянки. Заметил уютную впадинку, спрятанную между четырьмя кедрами, у которых корни были в два раза толще, чем сам Какаранджес.
Утром опять был наплыв тумана, но вскоре солнышко проморгалось, вокруг рассеялось, и коротышка увидел, что он заночевал на краю неизвестной ему горловины, стиснутой с двух сторон пологими, голыми, бесснежными хребтами. Вариантов, куда идти, было немного – либо вниз по склону, к поросшей лесом сопке, либо на седловину. Какаранджес выбрал последнее: «Поднимусь, а там видно будет». Ему все представлялось, что он спутал долины, и за перевалом его ждет не что иное, как пресловутое Аккаинское озеро, от которого он, если без тумана, легко обнаружит дорогу в Ствильно.
И он пошел. Герой, как говорится, остается героем.
Это восхождение его чуть не добило. Подъем был резкий. Через каждые сорок шагов у коротышки перехватывало дыхание. «Запалился. Дьявол!» – на отвисших губах пузырились ругательства. Голова отказывалась соображать. «Дойду дотуда и отдохну», – намечал Какаранджес впереди себя какой-нибудь выдающийся пучок кустарника, добредал до него и, пересилив собственную немощь, упрямо тащился дальше, потом падал на землю, лежал, балдел, приходил в себя и – опять, к вершине! Упорству его позавидовал бы даже Сизиф.
Хотя воздух был сухой и прозрачный, Какаранджес двигался словно в мареве, как будто пьяный или лунатик. От усталости сознание его замутилось, грудь сделалась деревянной – дышать невозможно, ноги передвигались сами, не спрашивая хозяина, но их хозяин себя не жалел – сухари на исходе, а путь неблизкий да места бедовые. Все может быть – аккаинцы, медведи, голод и холод. В горах климат контрастный – днем жагранит так, что слезает кожа, а по ночам роса на палатках превращается в корочку льда. Какаранджес это прекрасно помнил еще с тех пор, как бывал тут с цыганами – Мушей и Драго.
На одном из уступов, которые были тут как ступеньки, коротышка запнулся. Его мотнуло. Он едва успел выставить вперед руки и упал на коленки, а подняться не смог – ноша придавила коротышку, как жабу. Тогда Какаранджес кувырнул ранец набок и сам перекинулся вслед за ним. Небо в глазах у него потемнело, в висках стучало, а воздух, глотаемый с лихорадочной жадностью, казалось, еще долго не проникал внутрь. Сердце колотилось, словно участвовало в гонке. Его долбящийся пульс Какаранджес ощущал где-то в горле.
Когда он очухался, то увидел, что ладонь вся в крови – ее рассек каменный зубец, об который она в падении оперлась. Боли не чувствовалось. Оторвав зубами кусок рубахи, Какаранджес перевязал рану и пошел, ковыляя, физически вымотанный на сто два процента. Почти тотчас же на правом ботинке отошла подошва.
– Вовремя ты, – мрачно посетовал Какаранджес, подвязывая ее бечевкой. – Одна засада за другой. И так всю жизнь!
Он вдруг поймал себя на том, что говорит сам с собою вслух, но не удивился, а угрюмо заметил:
– Ну вот, чавалэ – дошел до ручки. С ума сойдешь. Если раньше не кончишься.
Эх доля моя,
Горемычная!
Как на свете жить
И добра нажить –
Ведь тоска как змея-а-а
Мое сердце сосе-о-от!
Вместе за песней подоспело и второе дыхание. Ни из чего. Коротышка, сам себе поражаясь, воспрянул духом и в один прием одолел расстояние, отделяющее его от верхней площадки.
Ура! Ура!
«Дэвлалэ-Дэвла! Съел бы я твои ноги!» – Какаранджес медленно, не рывком, дорожа моментом, скинул лямки с плеча – одну, вторую, как никогда бережно, и мягко опустил на землю столь измучивший его ранец, а потом оседлал его, точно мула, и уставился в горную перспективу – сначала тупо, но все больше соображая. Мысль распрямилась и завертелась с прежней пронырливостью. Какаранджес впился глазами в озеро, занимающее дно открывшейся ему за перевалом котловины, и тщетно пытался его опознать: «Аккаинское или нет?» Сперва он был точно уверен, что это оно, спустя пять минут с той же категоричностью он мог заявить, что трагически ошибся, потом он опять был готов признать его Аккаинским. «Нет тут других озер! Будь что будет!» – порешил коротышка и направился к голубеющему водоему с видом человека, который только что сжег мосты.
До природных красот ему дела не было – ну елки как свечки, ну горбатые дали, а между тем солнечный свет, льющийся свободно, как из рога обилия, придал скалистым кряжам обманчивое дружелюбие, как будто принарядив их для парадного фотоснимка на подарочную открытку. Тени от туч проплывали через долину ленивыми пятнами. И вот все проплыли.
Сделалось жарко. От палящего
