Польский пароль - Владимир Петров

Да и в самом имперском бункере уже царил тлетворный дух истерии. Всякий раз, прилетая в Берлин и наведываясь с отчетом к Фегелейну, Ларенц замечал среди подземных обитателей разительные перемены.

В прошлый приезд, когда дьявольски уставший, до нитки промокший Ларенц ввалился в обычно малолюдное офицерское кафе (оно располагалось поблизости от апартаментов фюрера), недоуменно вытаращил глаза, буквально онемел на пороге: хлопали бутылки шампанского, звенели бокалы, подвыпившие генералы и офицеры дружно ревели: «Хох-хох!»

— Что случилось?! — спросил он обергруппенфюрера Фегелейна, шагнувшего от ближнего столика.

— Как? Ты ничего не знаешь?! — Фегелейн пьяно схватил его за лацкан мундира. — Ничего не слышал?

— Нет…

— О майн гот! Да ведь умер Рузвельт — президент США!

— И что же? — Ларенц непонимающе огляделся.

— Как что? Ты спятил, Макс, или в самом деле не понимаешь? Да ведь это наше спасение, это тот самый поворот в войне! Помнишь, я говорил тебе?

— Помню. Однако я…

— «Однако», «однако»… — передразнил Фегелейн, — Неужели до тебя не доходит, что это и есть чудо, которое предсказывал фюрер. «Виток истории», в точности повторяющий 1761 год, когда короля Фридриха Прусского, вот так же стоящего на пороге поражения, спасла внезапная смерть русской императрицы Елизаветы — австро-русский союз сразу распался. Мы спасены, Макс, ты понимаешь?

Ларенц недоуменно покусывал губу: или его разыгрывают эти пьяные господа, или он в самом деле чего-то не понимает очень важного?

— Перестань таращить глаза! — уже начал сердиться обергруппенфюрер. — Гороскоп! Здесь только что был рейхсминистр Геббельс, он объявил: предсказание гороскопа фюрера сбылось! Трудный апрель и затем — неожиданная победа. За нашу победу, Ларенц! Хайль: фюрер!

— Хайль! — гаркнул Ларенц. — Но где же моя рюмка, обергруппенфюрер?

— Идем сюда!

Обычно сдержанный на спиртное, Ларенц пропьянствовал всю ночь в компании высокопоставленных штабистов. В конце концов, ему плевать было на столь странный повод для выпивки (в этой подземной норе можно не только перепутать президента с русской императрицей, но и вообразить себя собственной прабабушкой), а вот хорошую разрядку, встряску после многодневной нервотрепки сделать следовало. Тем более что над головой не трещало, не взрывалось, не ухало. И под ногами не горело.

А через сутки наступило подлинное отрезвление: русские прорвали фронт я ринулись танковыми армиями на Берлин.

В эти лихорадочные дни штандартенфюреру Ларенцу все-таки удалось с большими трудностями улететь в Альпы и с еще большими трудностями вернуться обратно: на подходе к Берлину «юнкерс» едва не был сбит своими же ночными истребителями.

Откровенно говоря, Ларенц очень жалел, что возвратился в Берлин на этот раз: город представлял собой огромный, лениво тлеющий ночной костер. Все пространство, видимое в иллюминатор самолета, полыхало зловещим багрянцем — сотни больших и мелких пожаров сливались в пульсирующее зарево. Ларенц впервые обнаружил, что пламя, оказывается, может быть бесконечно многоцветным: от малиновых и кроваво-красных очагов в жилых кварталах до бушующих черно-желтых разливов горящей нефти, Это был агонизирующий, медленно умирающий город-гигант…

А в бункере имперской канцелярии Ларенца опять встретила банкетная атмосфера: еще на входе, спускаясь по бетонным ступеням, он ощутил запахи праздничного стола и обильных разливов спиртного. «Черт подери! — мысленно выругался штандартенфюрер. — Эти «вершители судеб нации», кажется, превратились в подзаборных забулдыг! Опять придумали какое-нибудь торжество. А может быть, справляют уже панихиду?..»

Переполненное офицерское кафе и впрямь поразило Ларенца гнетущей и унылой обстановкой: кислые мрачные лица, ни тостов, ни смеха, даже разговоры приглушены, будто в ожидании торжественной речи тамады. Однако речи не было, и никакого веселья не было — это при забитых бутылками столиках! Странно…

Ларенц вспомнил, как только что, несколько минут назад, здесь неподалеку, на одной из улиц Тиргартена, попал под интенсивный артобстрел. Русские уже обстреливают центр Берлина из дальнобойных орудий, а эти бражничают, смакуют коньяк и ром, хотя место каждого из них должно быть там, на пригородных оборонительных обводах, на затянутых дымом берлинских улицах.

Хотя какая теперь разница, кому и где быть? Все равно все скоро будут в одном месте, к этому идет дело.

Фегелейна среди присутствующих не оказалось. Поглядывая сквозь стеклянную дверь, Ларенц соображал, как ему лучше, короче пересечь банкетный зал, чтобы пройти в кабинет обергруппенфюрера.

Пришлось обратиться к дежурному солдат у-эсэсовцу. Тот молча указал на кухонную дверь.

— По какому случаю банкет? — спросил Ларенц.

Часовой восторженно выпучил глаза:

— День рождения нашего фюрера! Пятьдесят шесть лет. Хайль фюрер!

— Хайль…

Так вот в чем причина. Сегодня же 20 апреля. Значит, не забыта «священная» традиция рейха. Ларенц помнил, с каким шумом, яркой помпезностью проводился раньше ежегодный «весенний день фюрера». К нему приурочивались праздничные подарки, служебные награды и повышения. Чем же теперь отблагодарит фюрер верноподданных?

Скорее всего, только завтрашним своим отлетом на юг в Берхтесгаден, в неприступную Альпийскую крепость — об этом было объявлено в бункере еще неделю назад. Больше нечем. Ну для Ларенца и это хорошо: будет поставлен крест на его опасных, изматывающих нервы челночных операциях.

А в целом правильно: день рождения надо отмечать всегда и при любых обстоятельствах. Тем более если это последний день рождения…

Ларенц поморщился, поймав себя на том, что язвит, да еще в адрес фюрера. Нехорошо, непорядочно. Но что поделаешь, сказывается эта адская нервотрепка.

Обергруппенфюрер Фегелейн был у себя. Сидел в одиночестве за недопитой бутылкой русской водки. Доклада Ларенца он слушать не стал, раздраженно махнул рукой:

— Потом, потом. — Закурил и кивнул на недопитую бутылку: — Вот сижу один, пью один. За фюрера, которого люблю, и ты это знаешь, Ларенц. Знаешь?

— Знаю, обергруппенфюрер, — подтвердил Ларенц, удивляясь, однако, одиночеству свояка фюрера в столь торжественный день.

— А это потому, что я не хочу туда идти, — сказал Фегелейн, показывая на левую стену. — Они сейчас там, у фюрера. Борман, Геринг, Геббельс, Риббентроп, Кейтель, Гиммлер, Дениц и другие. А я не пошел. Не потому, что не пригласили, а потому, что я их всех презираю! Они плетут интриги против моего фюрера, они скоро перегрызутся, как стая шакалов. Но, тс-с… Ларенц! Я этого не говорил. Не говорил?

— Не говорил.

— Впрочем, я их не боюсь. Вот объясни мне, дорогой Макс, довольно странную вещь: я, как видишь, выпил почти целую бутылку, но почему-то не пьянею. Ни капельки.

— Я бы этого не сказал, — усмехнулся Ларенц.

— Хм… В таком случае давай допьем ее вместе. Выпьешь?

— С удовольствием.

«Почему бы и нет? — подумал Ларенц. — Если подчиненный трезвее своего начальника — он явно в выигрышном положении. Тем более что «дружище» Фегелейн, втянувший меня в эти смертельно опасные игры-прятки с секретными архивами СС, постоянно темнит, недоговаривает. Может, на подпитии в чем-то и проговорится…».

После того как они выпили по рюмке за здоровье фюрера, Фегелейн сказал:

— Итак, Макс, тебе на днях предстоит последняя и самая ответственная операция: ты повезешь в Альпы отсюда, из бункера, кое-что из личных архивов фюрера. Да-да, не удивляйся, именно так! Мы с тобой старые солдаты и должны говорить честно — только правду друг другу. Так вот, я сейчас скажу тебе правду…

Обергруппенфюрер вылил остатки водки в свою рюмку и выпил, не закусывая. Потом, морщась, пожевал лимон.

— Какая горечь, черт побери!.. Но зато она освежает душу. Да… Именно душу… Так на чем я остановился?

— На правде, — подсказал Ларенц.

— Что касается правды, то она такова: мы просчитались, спасительной «войны столкновения», кажется, не будет! Да, не будет! Видишь ли, у этого Сталина оказались крепкие нервы: он спокойно реагировал на самую тонкую нашу дезинформацию в отношении союзников, даже на реальный факт сепаратных переговоров обергруппенфюрера Вольфа с американцами в Швейцарии. Ну, выразил официальный протест, и только. Не взбунтовались и англо-американцы, когда мы им подбросили «достоверные данные» о том, что русские якобы двинули в Германию двухсоттысячную армию немецких солдат — бывших пленных под командованием офицеров-марксистов. Это была идея самого фюрера, очень умная идея! Однако и она не сработала… Потом смерть президента Рузвельта 12 апреля. Казалось, мы были уже накануне нашего спасения. Но…