Матрица или триады Белого Лотоса - Всеволод Каринберг

Грязный и пыльный поселок словно не существует. Он появился задолго на нашем пути среди разметанных ветрами мусорных куч на безжизненных такырах. Вчера один из пожилые аборигенов, щурящих глаза со своих скамеечек вдоль пыльного тракта у обшарпанных глухих глинобитных домиков с прибитыми к земле плоскими крышами и серенькими, закутанными в тряпье фигурками туземок, высказался в том восточном витиеватом духе, который за обволакивающей лестью скрывает жестокость нравов. Он высказался по поводу нашего экспедиционного облика. Клюев, с его иссушенной солнцем козлиной бородкой и усиками странствующего Донкихота, да еще на острых азиатских скулах, произвел на них особое впечатление. К этому надо привыкнуть. Но смысл восточного мышления был ясен: "Не положено молодым отпускать бороды, это достоинство аксакалов, - не сбреете, зарубят топором в поселке".

Заехали заправиться на нефтебазу, там отказали "чужакам", пришлось искать "большого начальника" с объемным животом и в сапогах с отвороченными голенищами, показывать ему путевые документы Академии Наук СССР. Когда и они не произвели впечатления, обронить в разговоре, что он лично ответит за срыв важного государственного исследования. Последнее слово - "исследование" - его, наконец, достало, нам залили наши экспедиционные бочки. Это подняло наш имперский дух.

В волшебной ночи разговор приобрел мистическое звучание, свойственное сибаритствующим патрициям в неприступной цитадели. Конечно, мы говорили о женской доле, каждому было дано слово. Но начал свой рассказ самый старший в компании, Кузменко, начальник противочумки. Он, русский, родом из Чолпон-ата, рядом с Иссык-Кулем. Прищурив один глаз, а другой, не мигая, устремив на расслабленных слушателей, словно навел черный зрачок винтовки, и, поправив каштановый кок на голове, начал он свой рассказ в куртуазном изложении, заранее предполагая свое превосходство над нами.

"1958 год. Меня, молодого лейтенанта направили во Львов. До моего гарнизона от него еще 80 км, а поезд уходит только в 6 утра. В городе делать нечего, да и комендантские патрули не позволили бы свободно разгуливать по улицам, а вокзальный ресторан работает до 2 ночи, что может быть лучше для откомандированного военного.

Зашел в первый зал набитый народом и поторопился сесть за столик к двум пожилым женщинам, не знал, что много свободных мест в соседнем зале. Подошла молоденькая, красивая, представилась племянницей одной из теток. Выпили. Я вышел в ночь с молодой. Подъехал легковой черный "ЗИЛ", за рулем оказался ее приятель, молоденький, и она пригласила меня к себе в гости.

По улицам петляли долго, хотя та уверяла, что живет рядом с вокзалом. Водитель довез до дома. Зашли в квартиру на втором этаже, я снял шинель и фуражку, бросил их на стул в прихожей. Она пригласила в комнату, а там три здоровых мужика и три девицы.

- Ты же хотел в гости. Стол накрыт, - она говорит.

За спиной появился водитель и закрыл за собой дверь на ключ.

- Ну что лейтенант, - один из мужиков говорит спокойно, - деньги есть?

- Ну, есть.

- Тогда так. Сыграем в девятку. Три раза у троих выиграешь - деньги твои, проиграешь - наши.

- В азартные игры не играю, а раз все вперед уплачено, то и выпить можно.

- Ну, тогда садись.

- Да..., ты и даешь, - молодой за спиной удивленно протянул.

Выпили. Молодая вышла, а когда вернулась, щелкнула ключом туда обратно, показывая мне, что дверь открыта, села между мной и старшим, двое других сидели напротив, а четвертый стоял у двери на страже. Выпили еще.

- Что ж, надо расплачиваться, сто рублей хоть оставьте доехать до части. Ну, а теперь на дорожку налейте по стакану. И ты пей, - сказал я, поднимаясь, молодому у двери.

Тот отошел к столу. Я выплеснул ему вино в лицо и выскочил в коридор, шинель, фуражка лежали у двери. Позади грохотали по лестнице мужики. Выскочив на пустую улицу и в машину, захлопнул за собой дверцу, а ключа зажигания нет.

- Вылазь, - кричат, - убьем!

- Нет, но кого-нибудь точно придушу.

- Эй, сбегай за молотком, выбьем окна.

А я думаю, четверо выдернут из машины как цыпленка. Вырвал коробку зажигания и замкнул проводки, передернул передачу, машина скакнула на бандитов и понеслась. Те в след бросали камни. Доехал до машины милицейской. Так и так, говорю. Поехали в тот дом.

А вот и улица та, дом, лестница, дверь открыла одна пожилая, что из ресторана.

- Есть кто? - Нет.

В комнате все убрано, только стеклышко поблескивает от разбитого фужера и след от вина на полу. Но доказать - не докажешь.

Через месяц уже в ресторане "Москва" увидел знакомую. Сидит пожилой, молодой и та, смазливая. Сажусь за их столик.

- Извините, - говорю, - но у нас с ней свои дела.

Та смотрит, я поднялся, взял ее под руку, и мы вышли в вестибюль.

- Ну, что с тобой делать теперь, в милицию сдать? По морде врезать? Женщин не бью. Все за старое?

- Это мои друзья за столом. Отпусти, пойду в туалет.

Ждал, а ее нет. Рассказал тем мужикам о ней, а они говорят, что только познакомились у Университета. Вот и все".

"Наш полк летал на маневры на Север, сбрасывали вместо бомб вязанки дров вблизи поселков на Таймыре. Одна вязанка не ушла, застряла в бомболюке, а на обратном пути один из моторов отключился, и началось обледенение самолета. Сели на огоньки чумов к ненцам, чум чуть не снесли крылом.

В чуме вонь, горит нерпичий жир, все по пояс голые, и старухи и молодые. Вышел из чума с молоденькой, когда все стойбище упилось спиртом из системы противооледенения, вонь невыносимая. Мороз злой, но та принесла мягкие шкуры, и мы устроились в штурманской кабине. Шапку ушанку одел, но мороз иглами впивается в лицо, а под шкурами вонь. Накрылись с головой, она покряхтывает и попердывает, несколько раз выходил из самолета проветриться.

Утром благодарные ненцы и сто оленей упряжками развернули самолет и мы улетели. Так-то только и выживают в тундре".

"Бросили меня на уборку хлеба в Казахстан.

Заблудился я в прямоугольниках полей, выехал к юрте. Крутится вокруг машины голоштанный казачонок, на расспросы не отвечает. Вышла девочка из юрты, чуть постарше, - тоже не отвечает. Потом - молодая казашка, красивая. Начала что-то объяснять. От юрты ветерком тянет запахом вареного мяса.

- Угостила бы?

Достал водки. Наливаю, та смотрит, полный стакан налил, она выпила. А на ковре сидим только вдвоем с голопузым, она и девчонка стоят. Разрумянилась. Я ее за руку взял. Мальчишка смотрит. Она вырвала руку. Сказала детям по-казахски и те ушли.

Долго ли, коротко, но она змеей выскользнула из-под меня. Послышался топот копыт. Еле успел одеться, плавки только забыл. В юрту врываются два казаха, сверкая злыми глазами. Но я уткнулся в миску с горячей похлебкой. Казашка вся напряглась, а я притворился пьяным, пододвинув одну пустую бутылку к себе. Казах то на нее смотрит, то на меня. Потом те тоже сели за низенький стол, я налил, они выпили, она за спинами казахов облегченно улыбнулась.

Послышался звук мотора, на газике приехал второй секретарь райкома.

- А я тебя давно ищу, - и сунул незаметно мои плавки в карман.

Вышли из юрты.

- Что, было?

- Нет.

- А это - что? - показал на плавки. - Мальчишка на коня, и к отцу, вот так.

После много раз ездили к русским с этим секретарем, а к казашкам - нет.

- Они мне обструкцию на весь Казахстан устроят, бойкот, если узнают.

- Поехали к ней, ведь приглашала.

- Нет.

Ну, а я поехал. Приезжаю. Казахи у себя, нарядные, отправляют на центральную усадьбу детей в интернат. А я привез детям арбузов с бахчи.

- Давайте отвезу с детьми, а потом из поселка мой шофер привезет ее назад.

Согласились. Она села в кузов, но потом, когда отъехали подальше, пересела в кабину.

В поселке приказал шоферу ее отвезти назад, а сам пошел по делам части.

В палатку просунулось лицо шофера.

- Товарищ капитан, - говорит. - Можно вас. Там казашка. Одна.

Всю ночь мы провели вместе. Она ласковая, чистая, красивая.

Под утро сказала, чтобы шофер повез ее по другой дороге и, якобы - сломалась машина.

К рассвету они остановились в степи. Шофер спал в кабине, а казашка - в кузове. Всадники ее всю ночь искали. Подъехали, - а машина неисправна.

Вот и все. Ингушки больше боялись инцеста, чем своих вайнахов. Запихиваю на току ее в машину и в степь, потом она просит довезти ее до ближайшей балки, и так, пригнувшись, возвращается назад.

Армию тогда бабы любили, великое дело - империя для них".

Из Приаральских Кара-Кумов и Кызыл-Кумов экспедиция прошла в направлении Тургая. Осталось позади междуречье АмуДарьи и СырДарьи, с его грязными поселками, найти живую пустыню можно только вдали от них. Величественными оплывшими глиняными стенами встают мертвых городов по сухому руслу старой ЖанаДарьи на бывшем Великом Шелковом Пути, почвы здесь выветрились до такой степени, что мы собирали черные зубы триасовских акул, словно гальку с мертвой земли.