Матрица или триады Белого Лотоса - Всеволод Каринберг

Все оборвалось в моей правильной жизни, когда родители ушли, так и не примирившись со старшим сыном и с моей новой семьей, а может, и не в этом дело..., отец застрелился, а мать после похорон приняла сверхдозу лекарства, и последовала за ним. Москва была как взъерошенный улей - укатали "Горби".

А я, так и не нашел свою Родину.

Почему я вспоминаю весну 1988 года на реке Медведице, что впадает в Дон в районе станицы Вешенской? Я не понял нанятого мной пчеловода. Да, я тогда заработал на нем бешеные деньги, я мог купить районную плотину ГЭС, с двумя турбинами размером с двухэтажный дом. Деньги собрали еще в марте, в обмен на липовые квитанции, гарантирующие получение пчелопакетов с элитных пасек из экологически чистых районов Молдавии, мне перевели на счет в Москве. Я по дешевке скупил бросовые пасеки по пути из Молдовы все подряд, и завез на Медведицу. Разбираться с клиентами кооператива оставил пчеловода. Я говорил своим работникам, что кооператив откроет давильню подсолнечного масла.

Но как там было остаться жить? Я предпочел деньги, но они меня жестко привязали, приходится делать все, чтобы они остались, вести призрачную жизнь в Венгрии, в Израиле, Америке - куда бы они меня не потянули за собой, в странах иного культурного менталитета. Отдыхаю на Гавайях. Я не могу понять - кто я? Хотя, как и у всех людей, у меня есть прошлое.

" - Боря, навозная куча - добро для курицы, разгребая, она выискивает в ней червячков. А, для нас - что?" - после расчета сказал обманутый на Медведице пчеловод. - "Твое сердце там, где твои деньги".

Вороны

Что отличает ворона от голубя. Все это могут сказать. Воркующие голуби - символ мира и добра, их кормят, выводят новые породы, оттаскивают от них озорующих детей и рыскающих в поисках охотничьей удачи собак. Ворона - жадное, скрытное, а порой и глупое создание, почему-то тоже живет рядом с человеком, на свалках и кладбищах. Человеку свойственно антропомизировать животных и природу, точнее привносить в нее свою мораль.

У дома женщина кормит голубей. "Цып-цып-цып" - говорит она, кроша у скамейки на асфальт хлеб. "Ах ты, негодник" - отгоняет маленькую курочку, что пытается клюнуть трех своих товарок, те поспешно улепетывают в разные стороны, но вновь и вновь возвращаются к кормушке. Но вот негодник оттеснен в сторону, курочки поспешно поклевывают крошки - мир восстановлен. Неожиданно один голубь клюнул в глаз другого. "Кыш!" - возмущенно воскликнула женщина, и голуби прянули с жаркого асфальта.

"Эх"... - вздохнул герой рассказа, - "чего я не согласился на тройку. Что он не знает что ли - дифзачет (дифференцированный зачет по итогам активности на семинарах) входит в средний балл, а первая тройка в сессии..." Герой вспомнил проницательный голос торопящегося куда-то молодого преподавателя политэкономии, парторга факультета: "Раз пришли - не готовы, два, третий - снова" - с упором на это "снова" - "Приходи тогда в Университет, а здесь я работаю, мне некогда" (готовит докторскую по новому мышлению). Все, что говорил на семинарах партийный философ, не находило правильной ниши в голове героя. Хотя бы о том, что учиться должны дети из обеспеченных семей, а не ФМШатники (дети физико-математической школы-интерната при университете), надерганные неизвестно ему кем из деревень. За последние годы Университет заполонили хорошо одетые и сытые дети торгашей, директоров предприятий и спортсменов из союзных республик, особенно, после того как Университету присвоили звание "ленинского комсомола" и снизили научный рейтинг учебного заведения. Как все изменилось с тех пор, как герой рассказа восстановился на факультет после армии.

Героя обгоняют молодые, молчаливые научные работники, он медленно бредет по дорожке, те же уже сходят с дорожки на тропинку, уводящую в лес - закончился жаркий весенний день. Еще не взматеревшая, но уже густая зелень в лесу дает прохладную тень, лежащую на мягкой траве. "Кар-кар" - неуверенно кричат две вороны, сидя на высоченной березе в закатном лесу. "Кар-кар, - когда каркают вороны, где-то падаль" - подумал герой, тяжело вздохнув. Обогнал его мужчина, очки интеллектуала проплыли над кустами на повороте тропинки, и вот маячит затылок с ушами, удаляясь среди дальних сосен, герой тоже повернул за ним. "Нет, не оставят после окончания в Академгородке, и вернусь в Уссурийск, где ветер гоняет пыль из пустынь Монголии...". "Кар-кар. Кар-кар". Вороны снялись с дерева и теперь летают над вершинами. "Взбалмошные птицы" - подумал удрученный студент Университета имени Ленинского комсомола, неся в руке черный портфель и больше не обращая внимания на каркающих в высоте ворон. Тропинка вот-вот увела бы из березовой рощи в сосновую чащу. Уже повеяло теплым запахом шишек. "Кар" - раздалось над ухом и ворона, хлопая по воздуху крыльями, спикировала перед лицом, выпрямила полет, набирая высоту. "Кар-кар" - и мимо лица пролетела еще одна. Если бы не тяжелый портфель, пожалуй, парень от неожиданности взмахнул бы руками, но инцидента не получилось, и он пошел дальше, оглядываясь на птиц. "Кар-кар" - заходят снова в боевом порядке. Ему вспомнились мертвые домашние утята с расклеванными головками в пыли дороги в деревне своей бабки. "Ворона" - сказала ему тогда бабка. Чем дальше он шел по тропинке, тем взбалмошней каркали вороны и чаще пролетали перед лицом. Спикировав, они летели назад. "Кар-кар, хотя бы сказали, что надо" - подумал он, глядя на обнаглевших птиц. Герой рассказа оставил на тропинке портфель и свернул назад по траве в сторону птиц. "Кар" - спокойно выговорила, пролетая над головой, ворона и села впереди на елку. Другая пролетела дальше и села на березу, что за кустами, на которые падала тень от закатного леса. Потом первая присоединилась ко второй. Парень вошел в кусты. Вороны взлетели и теперь носились вокруг одной березы, истошно вопя. "Не должны ударить" - неожиданно сказал себе парень и уверенно пошел к развесистой березе. Под деревом сидел в траве, лупая глазами, здоровенный вороненок. Перья неряшливо торчали из него, широкий клюв приоткрыт, словно он разомлел от жары. Парень нагнулся и поднял его. Гузка голая, с реденьким свалявшимся пухом. Наш герой подержал и посадил его на толстенную нижнюю ветку березы, пошарил глазами по вершинам, но гнезда не нашел. Вороны над головой непрерывно орут, одна летает вокруг головы, другая бьет клювом по ветке дерева. "Смещенная реакция" - сказал бы биолог о таком поведении животного. Парень молча посмотрел на тихо сидящего вороненка и пошел к тропинке назад к портфелю. Вороны не полетели за ним. А по тропинке проходили люди, огибая портфель. В лесу носились веселые собаки, выведенные на прогулку из коттеджей. "Вот, заботятся, однако о будущем" - подумал о воронах парень. - "Что будет со страной через десять лет..?".

Записки дамского угодника или новый "Бокаччо"

Мы пили спирт, вынесенный гостеприимными хозяевами из холодильника, и налитый в химические стаканы с кубиками льда. Жгучая жидкость сладко растекалась по губам, питая душу мягким кайфом, делая глубже очарование ночи. На столе нарезанная узбекским ножом дыня дольками на металлическом блюде для плова. Цикады стрекочут. Черными призраками рукокрылые, словно моргая, порхают. Дневная жара отпустила, над нами в насыщенном пряном воздухе висели крупные мохнатые звезды из "Тысячи и одной ночи", освещали веранду дома на противочумной станции, черные силуэты высоких миндалевидных тополей и нашу пеструю компанию: двух молодых женщин и четырех мужчин. Были сняты грубые экспедиционные одежды, неуместные в расслабляющей и обволакивающей неге среднеазиатского покоя, смыта месячная тонкая пыль пустыни. Женщины надели легкие ситцевые платьица, а мужчины - свежие рубашки.

Глухой высокий забор вокруг нашего оазиса с клумбами и фруктовыми деревьями, отделяющий нас от пустыни, растворился во мраке ночи. Только там, где должны быть ворота, устремляются ввысь изредка, словно рой светлячков, искры самовара, разожженного нашим сторожем-аксакалом в подпоясанном платком халате и чалме. К нему ушел наш непьющий шофер - полежать в темноте на широком ковре, расстеленном в нежной траве. В той стороне отсвечивал мокрой кабиной тщательно вымытый из шланга экспедиционный "ГАЗ-66". На станции своя скважина, а посему и своя независимая жизнь.

Линия противочумных станций отделяет земледельческую Россию от природных очагов чумы в колониях грызунов пустынных азиатских районов, и она тянется от калмыцких земель в Приволжье, через Приаралье и Тургай до Заилийкого Алатау, Монголию, Бурятию и на Уссурийский край. Начало линии положило еще установление Екатерининских времен.

Грязный и пыльный поселок словно не существует. Он появился задолго на нашем пути среди разметанных ветрами мусорных куч на безжизненных такырах. Вчера один из пожилые аборигенов, щурящих глаза со своих скамеечек вдоль пыльного тракта у обшарпанных глухих глинобитных домиков с прибитыми к земле плоскими крышами и серенькими, закутанными в тряпье фигурками туземок, высказался в том восточном витиеватом духе, который за обволакивающей лестью скрывает жестокость нравов. Он высказался по поводу нашего экспедиционного облика. Клюев, с его иссушенной солнцем козлиной бородкой и усиками странствующего Донкихота, да еще на острых азиатских скулах, произвел на них особое впечатление. К этому надо привыкнуть. Но смысл восточного мышления был ясен: "Не положено молодым отпускать бороды, это достоинство аксакалов, - не сбреете, зарубят топором в поселке".