Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на выражения сильной скорби о потере любимой супруги, на щедро рассылаемые поминки по ней как по русским церквам, так и в Царьград, Иерусалим и на Афонскую гору, Иоанн, в действительности, недолго предавался своей грусти и почти вслед за кончиною Анастасии начал помышлять о вторичном браке. Сначала он вознамерился заключить брак политический: желая предупредить разрыв с Литвою за Ливонию, он решился искать руки одной из двух сестер короля Сигизмунда Августа и остановил свой выбор на младшей Екатерине как более здоровой и красивой. Но сватовство это окончилось неудачею; король уклонился от родственного союза именно в силу близкой неизбежной войны, которая только одна могла решить Ливонский вопрос. Тогда царь обратился к одному из владетелей Пятигорских черкес по имени Темгрюк, дочь которого славилась своею красотою. Она прибыла в Москву, здесь при крещении получила имя Марии и вступила в брак с Иоанном, в августе 1561 года. К сожалению, красивая черкешенка своими душевными качествами не была похожа на первую супругу царя; напротив, по известию современников, она как истая дочь Кавказа отличалась злонравием и дикостию, а потому имела вредное влияние на Иоанна, поощряя его к жестокости. Скоро охладев к своей второй супруге, царь стал искать других средств развлечения и предаваться необузданному разврату и пьянству в кругу своих новых любимцев. Между последними наибольшее влияние получили: Алексей Басманов с сыном Федором, князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов-Бельский и Василий Грязной. Грубою лестью и усердным угодничеством эти царедворцы вкрались в доверие государя и ловко направляли его гнев и опалу на людей противного им нрава и образа мыслей. В усыплении царской совести на счет совершаемых жестокостей им помогали некоторые лукавые мнихи, о которых упомянуто выше и между которыми на сем поприще в особенности отличался чудовский архимандрит Левкий.
Казни бояр и вообще знатных людей начались вскоре после кончины Анастасии и удаления советников.
Как и следовало ожидать, первыми жертвами оказались близкие и приятели Алексея Адашева. Казнены были: брат его доблестный воевода Даниил с своим малолетним сыном и с тестем Туровым, трое Сатиных — шурья Алексея и еще несколько его родственников. Тогда же погибла семья его приятельницы вдовы какого-то боярина, Марии, родом польки, принявшей православие и отличавшейся набожностию: ее обвинили в замысле извести царя колдовством и казнили вместе с пятью сыновьями. В последующие годы в числе погибших были: князья Димитрий Овчина-Оболенский, племянник известного любимца Елены, Михайло Репнин и Димитрий Курлятев. Первый, если верить одному современнику, при каком-то столкновении с молодым Басмановым, Федором, дерзнул упрекнуть его в том, что он служит государю не полезными делами, а гнусною содомией; Репнин погиб за то, что бросил на землю и растоптал ногами маску, которую царь хотел надеть на него во время своего вечернего разгула, когда пил и плясал с новыми любимцами; а Курлятева умертвил со всем семейством потому, что был когда-то другом Адашевых. Некоторые заслуженные бояре, за недостаток раболепия, подвергались тюрьме и заточению; в их числе герой казанской осады князь Михайло Воротынский сослан с семьей на Белоозеро; а гроза крымцев Иван Васильевич Большой Шереметев сначала мучился в темнице; выпущенный на свободу, он потом укрылся в обитель Кирилло-Белозерскую; но брат его Никита не избег казни. С некоторых других знатных бояр взяты были клятвенные поручные записи в том, что они будут верно служить царю и его сыновьям, Ивану и Федору, и не отведут ни в Литву, ни в иные государства. Эти записи по преимуществу брались с сыновей и внуков тех удельных русских князей, которые перешли в Московское государство из Литовского, каковы: князья Василий Михайлович Глинский, Иван Мстиславский, Иван Дмитриевич Бельский, Александр Иванович Воротынский. Если и вообще знатные бояре еще не думали отказываться от старинного права отъезда, тем более притязали на это право ближние потомки русско-литовских удельных князей и, по-видимому, не прочь были осуществить его в виду наступившей эпохи казней и опал. По крайней мере князь Иван Дмитриевич Бельский в данной им записи сознается, что он действительно думал бежать из Москвы, ссылался с польским королем Жйгимонтом Августом и уже получил от него опасную грамоту. За Бельского дали поручную запись до 27 бояр, которые обязались внести 10 000 рублей в случае его побега. Но, кроме этой поручной записи, взята была еще другая подручная: под ней подписались более 100 иных бояр и служилых людей, которые ручались за первых, т. е. обязывались в случае их неустойки уплатить за них 10 000 рублей. (Подобные же поручные и подручные записи взяты с Ивана Шереметева тоже в 10 000 рублях, а за Александра Воротынского в 15 000){42}.
Клятвенные и поручные записи о неотъезде в Литву брались не без основания. Ибо были действительные примеры таких отъездов. Так, казацкий вождь князь Димитрий Вишневецкий, прославившийся своими подвигами против крымцев и перешедший в Московское государство, теперь не хотел более служить тирану и ушел опять в Литву. Милостиво принятый Сигизмундом, он вскоре затеял отчаянный поход в Молдавию, попал в плен и был казнен в Константинополе. Тогда же ушли в Литву двое Черкасских, вероятно прибывшие в Москву вместе с Марьей Темгрюковной, еще Владимир Заболоцкий и некоторые другие; с ними бежали и многие дети боярские, спасавшиеся от Иоаннова тиранства и еще недовольные тем, что царь дьякам своим оказывал более расположения, чем военнослужилым людям, и позволял притеснять сих последних. Чтобы поощрить московских служилых людей к измене своему сильному противнику, Сигизмунд ласково принимал в литовскую службу перебежчиков и раздавал им имения. А с некоторыми знатными боярами Литовское правительство само входило в тайные сношения и склоняло их к отъезду. Мы видели, что таковые сношения с князем Иваном Дмитриевичем Бельским были открыты и он, по ходатайству митрополита, епископов и бояр, получил прощение. Зато
