Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

— Это не так, — возразил Роман. — Это не так, Олег! Когда мы собирали материалы по Кавказу, узнали про уникальные достижения, про уникальные личности!

— Я ведь с вами и не спорю, Роман Васильевич. У людей вашего круга понятие «нация», наверно, совсем другое. Оно вас и не колышет. Миллионеру не все ли равно: армянин или турок — лишь бы обслуга была на уровне, — отозвался Олег.

Роман не нашелся, что сказать, против чего возразить. И новых расспросов шоферу больше не устраивал.

В камерах «Матросской тишины» Дмитрия Ильича не оказалось. Роман разговорился с одним из милицейских майоров, который узнал в нем недавнего обитателя и который ведал здешним учетом подследственных.

— А-а, это тот барыга из спецотсека? Который все Богу молился? — уточнял майор персону, которой интересовался Роман. — Отпустили его. Он под амнистию попал. Как гражданин, «отмеченный высокими наградами родины». Его в свое время орденом Трудового Красного Знамени наградили… Разве вашего брата на срок посадишь? Так, попугать хотя бы.

5

Из Столешникова переулка с ресторанами мировых кухонь и фешенебельными салонами Прокоп Иванович вышел на Большую Дмитровку, заполоненную машинами, утыканную киосками, зауженную ограждениями строек. Он не спеша пошагал в пологую гору, чтобы добраться до троллейбусной остановки вблизи кинотеатра «Россия» с присосавшимися к нему казино. Подземку Прокоп Иванович недолюбливал, так что из центра до своей Новослободской ездил только верхом, застревая в пробках на пересечении с Садовым кольцом.

…Наконец он добрался до Страстного бульвара и свернул к Трубной площади, хотя ему надо было совсем в другую сторону — налево, к Пушкинской. Сойдя к Трубной, Прокоп Иванович повернул на улицу Неглинную, а потом в Сандуновский переулок и, сделав оборот через Рождественку, опять вернулся к Трубной площади.

Никакой здравой необходимости идти таким маршрутом не имелось. Он не собирался бродить по загазованному, напичканному машинами центру. Он шел сейчас будто бы наугад или будто бы зомбированный… Несколько минут назад, невдалеке от Большой Дмитровки, там, где тянулись строительные ограждения, он был обескуражен и раздавлен увиденной сценой. Прокоп Иванович стал случайным свидетелем грабежа.

«Средь бела дня в центре Москвы, — безмолвно шептал он, запутывая следы, уходя от слежки и погони воображаемых преследователей. — Почему я не остановил их? Не вызвал милицию? Не позвал на помощь? У этих головорезов был нож… Я ничего не мог сделать. Я уже стар… Как жаль! Жаль девчонку!»

Чтобы поскорее добраться до Пушкинской площади, Прокоп Иванович намерился срезать угол — пробраться сперва через двор старого дома на Дмитровке, а дальше — знакомым проулком. Но вдруг он оказался в тупике: арка дома, которая позволяла срезать путь, была забаррикадирована и помечена щитом «Прохода нет». Должно быть, все местные жители об этом знали и понапрасну не тыкались в тупик, поэтому поблизости от арки никто не появлялся. Жильцы из соседнего дома, вероятно, выселились: дом готовили то ли на реконструкцию, то ли под снос: окна повсюду пусты, с мутными запыленными стеклами, кое-где выбиты. Прокоп Иванович задержался взглядом на контейнере с мусором, в котором среди переломанных досок, рваных обоев, битой керамической плитки лежали книги, вполне добротные, с тиснеными переплетами. Он разглядел имена авторов на обложках: Серафимович, Горький, Фадеев, Николай Островский… Ему захотелось поднять эти издания: он великолепно знал произведения этих авторов с юности, и оставлять книги здесь, в куче мусора, совсем безучастно, было как-то непозволительно и кощунственно, хотя и тащить книги куда-то не находилось смысла. И тут — короткий, резкий вскрик! Высокий, женский. Какая-то возня, приглушенные злые голоса — будто шипели змеи. Прокоп Иванович сделал несколько шагов на шум, повернул за угол дома и оказался в проходе — между глухой кирпичной стеной и строительным забором. Впереди он увидел небольшой прогал: один из деревянных щитов забора провалился внутрь. Поблизости — никаких прохожих. И только возня, шип яростных голосов, шум частого, разорванного словами дыхания — там, за забором. Прокоп Иванович с опаской заглянул в прогал и остолбенел. Здоровый чернявый парень кавказского замеса держал в своих волосатых лапищах худенькую девушку, обхватив ее со спины и прижав к себе, как котенка. Одной пятерней он вцепился ей в лицо и зажимал рот, другой рукой перехватил ее за талию, и казалось, держал ее на весу, отрывая бедняжку от земли. Его соучастник, по внешности славянин, белокурый парень в узких темных очках, держал перед лицом девушки нож, который слегка колебался, видать, от напряжения в руке. Другой рукой он шарил по шее девушки, сдирая с нее украшения.

— Снимай, коза! Все снимай! Только пикни!

У девушки дрожали руки, она стягивала со своих пальцев кольца, но золотые хомутики, как назло, упирались, не сползали с фаланг. Грабитель с ножом злился, даже слюна летела с его губ вместе с угрозами:

— Пальцы отрежу, сука! Быстрей! Теперь — серьги.

Минута-другая — и бандиты обобрали свою жертву: золотые украшения, сотовый телефон со шнурком, деньги из дамской сумочки. В какой-то момент кавказец резко ударил девушку по ногам и свалил ее к забору, прошипел с акцентом:

— Будиш сдес! Пят минут!

Его подельник мотнул перед лицом девушки ножом и прибавил:

— Если заявишь — убьем! Выследим, сука, и зарежем!

Прокоп Иванович задохнулся от неожиданности, отпрянул от прогала.

Бандиты не заметили его, они были слишком заняты своим делом, да и Прокоп Иванович был инстинктивно очень осторожен, собран и чуток. Когда он услышал слова развязки, тут же рванулся обратно, за угол дома, к контейнеру с мусором и книгами и к тупику с надписью «Прохода нет». Обратно его толкнул животный страх спасения, ведь рванись Прокоп Иванович вперед, чтоб дальше, через дворы, выбраться на Страстной, грабители углядели бы его. Точно углядели бы!

Некоторое время он стоял с клокочущим сердцем возле тупиковой арки, над знакомыми книгами в мусорной куче. Потом, озираясь по сторонам, повернул за угол дома и опять оказался поблизости от места преступления. Здесь уже никого не было. Ни девушки, ни налетчиков. Всё было тихо.

Всё было тихо и сейчас, когда Прокоп Иванович зачем-то кривулял по улицам Москвы, словно ища себе закуток для спасения. Он только поражался тому, что всё кругом тихо. Что всё продолжается, как будто ничего не случилось. Всё вокруг шагает, едет, течет, движется, ест, курит, плюется, читает газету, — всё вокруг живет по-прежнему, с тем же темпом и безразличием… Вернувшись к Трубной площади, он пошел по Цветному бульвару, по левой стороне, к цирку. По пути он внезапно свернул в забегаловку, малоприметную кафушку за «строительным» магазином.