Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

Спиртовая настойка действовала — Сергей пьянел, предаваясь хлипким, жалостливым мыслям. Портрет Сталина, однако, в нем никакой жалости и снисходительной пьяной простительности не вызывал.

Ленин с классовыми врагами боролся, буржуев выкашивал. А этот усатый деспот работных крестьян — в кандалы, пролетариев — в страх, соратников — в тюрьмы, преданных псов партии — и тех туда же… Хуже зверя правил. Страхом, как чумой, всех перезаразил. А на страхе ничего прочного не построить. Без желания, без души — всё поржавеет и рухнет. Так и вышло. Всё обвалилось… Коллективизация, тюрьмы, тридцать миллионов — плата за Победу. После Победы и то народ в тюрьмах гноил. Вот она власть грузинского изувера. Ни добра, ни любви. Даже от своего кровного сына отказался. В Бога не веровал. Церкви рушил. А что же человек стоит в России без Бога да без любви?

И вдруг сердце, которое сейчас было обманно усыплено спиртом, притихшее и готовое не всё в истории простить, но хотя бы всё принять, словно взорвалось, разлетелось в груди на части. От боли, от отчаяния в глазах — темно. Всё внутри трепещет от взрывной волны, а по обломкам сознания гадюкой стелются мысли про измену Марины.

Сергей закрыл глаза, долго сидел в остамелости. Позднее тронул его окликом Юрка:

— Дядь! Картохи печеные будешь? Соль и хлеб есть. Мамка завтракать зовет.

На улицу к костру, сладкий дым которого приносил в дом плутающий в ветвях рябины ветер, Сергей так и не выбрался. Новая волна опьянения — всё ж настойка крепка для истощенного организма — убаюкала Сергея, вновь принесла утешное беспамятство, умыкнула в сон.

Кто-то больно ткнул в бок. Сергей конвульсивно дернулся всем телом, очнулся.

— Ты кто? Документы есть? — спрашивали грубо и властно.

Перед ним стояли двое в милицейской форме. Один из них — с автоматом в руках, этот и ткнул Сергея дулом в подреберье. В дверях комнаты теснились Лиза и Моряк, меж ними совал голову Юрка.

— Он бо-оле-еет, — торопясь, а потому еще более растягивая слова, вымолвила Лиза.

— Документы, спрашиваю! — напирал один из милиционеров.

— Он в самом деле здешний. Отлеживается, подгулял маленько, — вступился Моряк.

Ему в подмогу зазвучал и детский голос:

— Он вместе с мамкой инженером на заводе работал. Институт кончил, он воровать не умеет.

— Да? Инженер воровать не умеет? — язвительно спросил милиционер с автоматом и зачем-то опять ткнул Сергея в бок. — На грабителя он в самом деле не похож. Откуда ты? Адрес свой помнишь?

— Оставь этого доходягу. С ним только время терять, — сказал другой милиционер. — Вот эти субчики — наши. Гляди, наколки зоновские.

Сергей не испытывал перед милиционерами страха, его просто опять начинало похмельно трясти, и хотелось спрятаться ото всех, даже от добродушного Юрки. Лишь только стражи порядка от него отступились и принялись разбираться с теми, кто спал на полу, Сергей укрылся с головой дерюжистой, пропрелой дохой.

Всё равно звуки оказались просеченно слышны: и скрип половиц, и возня на полу, и голоса.

— …Начальник, ты мне фуфло не гони. Я киоск не подламывал.

— Руки покажи! Вены!

— Да на, смотри! Я, в натуре, не ширяюсь!

— А эту шалаву где подцепил?

— Сами вы шалавы, менты поганые!

— На вокзале, начальник. Вокзальная она.

— Сам ты вокзальная, хренов папа!

— А-а, я тебя вспомнил. Это ты вместо баранины собаку продала.

— Хо-хо! Целых четыре кило! Жирная дворняжка была! Зажрались! Собачатину за мясо не считают!

— Заткнись! А тебе за киоск придется посидеть.

— Мало погулял. По документам: месяц назад из зоны откинулся.

— Ты меня на понт, начальник, не бери. Я вообще здесь проездом.

— Все вы здесь на свободе проездом…

— Поехали с нами оба! Штаны только наденьте!

Когда милицейский наряд и гастролер с вокзальной подругой отчалили по родному для тех и других адресу, Сергей поднялся со своей пахучей лежанки. На грязные половицы, просочившись меж рябиновых ветвей, падал луч солнца; в столпе света роилась густая пыльная взвесь. От вида этой пыли Сергею стало трудно дышать, ему почудилось, что еще недолго — и он может задохнуться здесь. Он быстро вышел на улицу, на крыльцо. В мозгу толкалась слепая, безвыходная мысль: надо бежать, бежать отсюда, больше здесь нельзя оставаться, здесь или его убьют, или он кого-то убьет с отчаяния. Но вокруг всё было мирно, много чистого воздуха, доброго солнечного света, и Сергей растерялся, утратил настрой побега и не знал, куда двинуться дальше.

— Ка-артошка оста-алась. По-окушай, — предложила доброжелательная Лиза, по-прежнему занятая вязанием на спицах.

— Не-е, не хочу. Не надо, — залепетал Сергей, оборачиваясь к ней.

Увидев Юрку, он кивнул ему и двумя пальцами показал: нет ли закурить?

— Нету, дядь. Уже кончилось, — по секрету отшептал ему Юрка.

Моряк, сидевший на траве и зашивающий длинной иглой свою котомку, заметил их жесты, посоветовал Сергею:

— Вдоль дороги походи. Там курево попадается. У мужиков стрельни. Или бутылок подсобери на остановке. Сейчас еще лето — самый урожай на пушнину, — широко улыбнулся Моряк, ласкательно назвав порожнюю тару теплым жаргонным словом «пушнина». — Чего? Водицы хочешь попить? Ступай к колодцу, там и напьешься.

За домом находился под щелястым навесом колодец. На его срубе стояло погнутое яйцеобразное ведро, цепью связанное с колодезным барабаном. Ведро оказалось вполовину наполненным водой. Сергей склонился над ним, приложил к нему руки, чтобы поднять. Вдруг замер. Он увидел свое отражение в воде — и замер. Он сперва не поверил своим глазам — он себя не узнал! Лохмы на голове вздыбились во все стороны, щетина на лице уже перестала быть щетиной — отросла в короткую торчливую бороду и усы; лицо незнакомо оплыло, веки набухлые, красные, глаза сузились. Сергей тряхнул головой, точно бы стараясь согнать с водяного зеркала идольский образ. Тут же с волос посыпалась какая-то труха, перхоть. В воду свалилась вошь. Маленькая, беленькая, паразитская живность, угодив в воду, тут же заперебирала лапками, забарахталась, ища себе спасения. Сергей ударил по ведру. Загремев цепью, оно свалилось на землю.

3

Больше недели Марина симулировала болезнь, не казала из дому носа. Примочками и кремами выправляла лицо. И жила как на иголках. Каждую минуту ждала возвращения Сергея — ждала со страхом, который мог обернуться и радостью, если придет он покаянно и примирительно, и ожесточением, если он… — но в этом случае и додумывать не хотелось. Со слов Лёвы Черных Валентина извещала ее, что Сергей шибко пьянствует, что квартировал сперва у Лёвы, потом у Кладовщика — в сарае, после куда-то исчез: никто не видал несколько дней. Теперь и звонок в квартиру, и трекот телефона пугали Марину еще сильней, предвещая не столько возвращение мужа, сколько появление какого-нибудь сотрудника милиции с дурными вестями. Телефонную трубку теперь первоочередно снимала Ленка — будто могла гарантировать заслон от беды.