Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Это обещание я выполнить не смогу, — с его губ сорвался обречённый стон, от которого у меня по телу пробежали непрошенные мурашки. Не хотелось думать о том, как я смогу вытерпеть рядом с ним несколько дней подряд и при этом окончательно не свихнуться от обожания, порой накатывающего так сильно, что это напоминало настоящее помешательство. — Просто подумай над моим предложением, хорошо?

— Да… Максим, мне уже правда пора домой, — нерешительно протянула я, нервничая, но откладывая этот момент до тех пор, пока серый сумрак за окном окончательно не сменился на грязно-синюю мглу.

— Чёрт, я совсем забыл! — он подскочил со стула и, уже направившись ко мне, вдруг замер, нагнулся и поднял с пола брелок с маленьким пластиковым прямоугольником чёрного цвета. — А вот и ключ от маминой машины.

— Ты же не собираешься садиться за руль? — не сдержавшись, взволнованно уточнила я, теребя пальцами полу форменного пиджака. Сама понимала, что спрашиваю глупости, лезу не в своё дело и невольно копирую назидательно-раздражающие интонации своей мамы, но поделать с этим ничего не могла.

— Проехать пару метров до гаража — это не сесть за руль, Поль. Я делал это уже сотню раз, — в его тоне смешивались укор и насмешка над моей чрезмерно острой реакцией по вполне пустяковому поводу, и я замолчала, не желая выглядеть в его глазах до противного занудной пай-девочкой.

Но беспокойство всё равно никуда не уходило, умело дёргало мои нервы, словно ниточки, привязанные к кукольному телу. Пока мы одевались, я вела ожесточённый спор сама с собой, разрываясь между желанием пойти по привычному пути и оставить все переживания при себе, не делиться своими проблемами, не раскрывать душу, где до сих пор призывно зияли алыми кровавыми полосами не зажившие ещё раны, или же выйти из надоевшего амплуа той, у кого всегда всё хорошо. Ведь я действительно чертовски сильно переживала за него, хоть и понимала, как это неразумно.

Мы вышли из дома, мой взгляд метнулся в ту сторону, где стояли машины: чёрной уже не было, а вот красная в свете загоревшихся фонарей стала кроваво-багряной, огромным ярким пятном выделялась на белоснежном полотне снега. К горлу подкатил неприятный ком, проглотить который никак не выходило, и мне пришлось испуганно схватить Максима за руку, когда перед глазами внезапно начали мерцать чёрные точки.

«Только бы не обморок, только бы не потерять сознание прямо сейчас!» — думала я, впадая в панику и тем самым ещё больше усугубляя собственное состояние.

Пытаясь бороться с толщами воды, небывалым весом придавливающими моё тело к земле, я смогла различить сквозь шум в ушах голос Иванова, настойчиво зовущий меня по имени. И выплывала, ориентируясь на эти звуки, судорожно двигала окостеневшими, заледеневшими руками и ногами, с трудом делая настолько необходимый вдох и, не успев толком почувствовать глоток воздуха, сразу отчаянно и быстро выдыхая.

Он держал меня крепко, обнимал рукой за талию и бережно, ласково гладил по голове, совсем как ребёнка. Было так стыдно перед ним за собственную слабость, бестолковость, беспечность, за глупый полёт фантазии, чуть не закончившийся падением в сугроб.

И тогда я начала говорить. Быстро, не задумываясь, еле шевеля до сих пор онемевшими губами, хорошо осознавая, что стоит лишь попытаться сделать паузу, и мне никогда больше не хватит смелости рассказать об этом. Не только кому-либо, но даже ему.

— Мой брат, он ехал на машине, просто поехал к нам на выходные. Мокрая дорога, ночь, он не справился с управлением и вылетел в кювет, машина перевернулась… были свидетели, другие машины тоже остановились, но это было уже бесполезно, потому что он… он ударился слишком сильно во время аварии и ничего уже нельзя было исправить. А когда мы приехали в больницу, я не успела его даже увидеть, потому что там повсюду были пятна крови и я просто потеряла сознание, хотя раньше никогда, никогда такого не боялась. И после этого меня ни разу больше к нему не пустили. Родители решили, что так будет лучше, и я… я так и не увидела его. Из-за этого страха, из-за обморока, я даже попрощаться с ним не смогла. И я до сих пор думаю, что если бы я не звонила и не просила, чтобы он приехал… Всё было бы нормально, если бы он просто никуда не поехал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Меня трясло от холода, который безжалостно щипал и жалил кожу, и от холода, что расползался изнутри, липкими ледяными лентами скручивал все внутренности. По щекам бежали слёзы, которые Максим аккуратно смахивал большим пальцем, склонившись ко мне и прижавшись своим лбом к моему.

— Поленька, маленькая моя, хорошая, — тихо шептал он, обжигая горячим дыханием мои губы и касаясь невесомыми поцелуями заледеневшего кончика носа.

Так мы и стояли посреди его двора, прижимаясь друг к другу, пока уставший от ожидания за воротами таксист не начал яростно сигналить.

Комментарий к Глава 23. Про откровенность.

Ох, как много интересных событий я запланировала на следующие пару глав)) все же поняли, да, что неспроста мы познакомились с домом Максима? ;)

========== Глава 24. Про губительную ревность. ==========

— Спасибо, что поделилась этим со мной.

Эти слова, сказанные Максимом на прощание, так и крутились у меня в голове. Тихие, вкрадчивые, произнесённые тоном настолько тёплым и нежным, что вселяли в меня спокойствие и странную уверенность: всё будет хорошо. Странную, потому что, вопреки моим ожиданиям, он не произнёс ни одной из стандартных и банальных фраз утешения, которые после смерти брата сыпались, как снег среди зимы. Никаких «мне так жаль», «всё хорошо» или раздражающе-жалкого «ну не плачь», поднимающих внутри волну гнева и новый виток упрямого отрицания случившегося.

Я даже представить себе раньше не могла, что он способен на проявление такой чуткости и заботы. Мне становилось невыносимо противно от самой себя: своей слабости, устроенной почти на ровном месте истерики, никак не прекращавшихся слёз, солёными дорожками спускавшихся по щекам и капавших с кончика носа, жалобных всхлипов, прерывавших все попытки сказать что-нибудь осознанное или извиниться перед ним. И в то же время его ладони трепетно прижимали мою голову к широкой груди, гладили по волосам, а ставший низким и обволакивающе-бархатистым голос настойчиво твердил, что мне надо поплакать и потом обязательно станет легче.

Остаток вечера прошёл как в тумане. Помню, родители задавали какие-то вопросы про оценки и расспрашивали, что за праздник устраивают в гимназии в последний учебный день, а я отвечала скомкано и невпопад, мечтая как можно скорее забраться под одеяло и окончательно сбежать в царство Морфея от всех проблем, накопившихся от постоянных эмоциональных качелей, усталости и сомнений в том, правильно ли я поступаю.

Например, когда охотно прячусь с Ивановым от чужих глаз, но при этом яро открещиваюсь от предложения родителей уехать к родственникам на время их отсутствия. Или когда вру, что задержалась вместе с Ритой на репетиции концерта, опасаясь даже заикнуться о том, что была с парнем, и в то же время окончательно принимаю решение именно с ним и в его доме тайком провести все новогодние праздники.

«Спасибо, что поделилась этим со мной».

Благодарность за честность. Благодарность за то, что впервые в жизни позволила себе открыться перед человеком, которого знала столь мизерно мало, но которому хотела доверять так, как никому раньше. Благодарность за то, что не стала ощетиниваться или выпускать колючки, а показала свою истинную беспомощность и уязвимость.

А вот с наступлением утра меня наконец догнал изрядно запыхавшийся стыд, в самых жёстких и хлёстких эпитетах стремившийся напомнить все подробности вчерашней отвратительной сцены. То, как не постеснялась реветь прямо при водителе такси, который всю обратную дорогу с подозрением косился на нас в зеркало заднего вида, как хлюпала носом, прижимаясь к сосредоточенному и серьёзному Максиму, как рассталась с ним, даже не извинившись за свой внезапный срыв. Только получила от него один короткий, невесомый поцелуй и…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})