Золотой человек - Мор Йокаи

Ноэми и смерть молила любой ценой сохранить жизнь Михая, предлагала ей взамен свою жизнь. В простоте сердечной она совершенно не задумывалась над тем, что смерть далеко не милосердна и ее не так-то легко умолить. Тем не менее грозная владычица с косой вняла ее мольбе. На тринадцатый день жар у больного пошел на убыль, бред прекратился. Нервное возбуждение сменилось полным упадком сил и дремотной истомой, — неоспоримое доказательство того, что в течении болезни произошел поворот к лучшему. Теперь появилась надежда, что при тщательном уходе жизнь вернется к Михаю. Надо только оберегать его от ненужных огорчений, не волновать, — горячка и без того сделала его достаточно раздражительным, — настраивать на веселый лад, и дело быстро пойдет на поправку. Выздоровление во многом зависит от душевного спокойствия. Любое расстройство, тревога, испуг могут вызвать смертельный исход.

После кризиса Ноэми всю ночь бодрствовала у постели Михая. Даже ни разу не вышла взглянуть на маленького Доди, спавшего все это время в другой комнате, вместе с Терезой.

На следующее утро, когда Михай заснул крепким сном, Тереза шепнула ей на ухо:

— Малютка Доди сильно захворал.

Бедная Ноэми! Ее ребенок заболел опаснейшей из детских болезней — дифтеритом, перед которым и медицина зачастую бывает бессильна.

Напуганная до смерти, Ноэми побежала к мальчику. Личико его изменилось до неузнаваемости. Ребенок не плакал, он не издал ни одного жалобного стона, но тем сильнее были его страдания. Самое ужасное, когда ребенок не может пожаловаться, а взрослые не знают, чем ему помочь!

Остановившиеся от ужаса глаза Ноэми как бы спрашивали: «Неужели даже ты не знаешь никакого средства, мать? Ведь ты помогла стольким убогим, страдальцам, умирающим, и лишь для моего крошки у тебя нет ни одного спасительного лекарства!»

— Увы, такого лекарства нет, — горестно подтвердила Тереза, не в силах выдержать укоряющего взгляда дочери.

Упав на колени у кроватки и склонившись к его изголовью, Ноэми шептала:

— Что у тебя болит, голубчик мой, малюточка моя? Взгляни на меня своими чудесными глазками…

Но ребенок, не поддаваясь нежным материнским уговорам, продолжал лежать с плотно сомкнутыми веками. Наконец, после бесчисленных поцелуев и молений, глаза его открылись. Страх смерти чувствовался в детском взгляде.

— Нет, нет, не гляди на меня так! Не гляди так!

Ребенок не заплакал. Только сипло раскашлялся.

Господи, ведь надо еще, чтобы другой больной, в соседней комнате, ни в коем случае не услышал этого кашля!

Дрожащая Ноэми держала на руках Доди и одновременно прислушивалась, не проснулся ли там, за стеной, Михай. Когда раздался его голос, она торопливо положила мальчика в кроватку и поспешила к нему.

После приступов лихорадки наступила реакция. Михай чувствовал себя беспомощным, слабым, был раздражителен и сердит.

— Куда ты пропала? — накинулся он на Ноэми. — Совсем забросила меня. Когда что-то нужно, тебя не допросишься!

— О, не сердись, — упрашивала его Ноэми. — Я ходила за свежей водой для тебя.

— А Тереза что, не могла принести? Вечно бездельничает… Вот и окно открыто настежь. Хотите, чтобы крыса какая-нибудь забралась, когда я сплю! Погляди, нет ли здесь крысы?

В лихорадке больным часто чудятся крысы.

— Сюда не то что крысе, комару не проникнуть. Ведь окно затянуто москитной сеткой.

— Ах, вот что… Ну, а где же твоя свежая вода?

Ноэми подала ему кружку, но Михай снова вспылил:

— И это называется свежая? Она же совсем теплая! Ты что, хочешь, чтобы я умер от жажды?

Ноэми терпеливо переносила все его капризы. А не успел Михай заснуть, как она снова бросилась к Доди. Женщины сменяли друг друга: пока Михай спал, возле его постели сидела Тереза. Стоило ему шевельнуться, как она давала знак Ноэми, и когда он открывал глаза, молодая женщина, оставив больного ребенка, уже снова сидела у его постели.

Так проходили бесконечно длинные ночи. Ноэми то и дело кидалась от одного ложа к другому, преподносила Михаю всевозможные выдумки — о том, где она была, что делала, зачем отлучалась.

Как известно, больные необыкновенно мнительны. Они убеждены, что окружающие только и думают, как бы устроить им какую-нибудь вопиющую, неслыханную пакость, составляют против них всевозможные коварные заговоры. Чем сильней истощена нервная система, тем мнительней становится человек, тем легче он раздражается. А ведь в таких случаях достаточно короткой вспышки гнева, мгновенного испуга, сильного расстройства — и сразу может наступить смерть. Тот, кому выпало на долю выхаживать больного, должен быть готов к настоящему мученическому подвигу.

И Ноэми стала такой мученицей.

Между тем ребенку становилось все хуже и хуже, Тереза уж совсем отчаялась спасти его. А Ноэми даже не смела дать волю слезам, чтобы Михай не заметил ее заплаканных глаз и не спросил, в чем дело.

На второй день после кризиса Михаю стало значительно лучше. Он впервые выразил желание чем-нибудь подкрепиться. Ноэми спешно принесла ему чашку заранее приготовленного бульона, он выпил ее до капли, после чего заявил, что чувствует себя много бодрее. Ноэми так и засияла от радости.

— А что поделывает маленький Доди? — неожиданно поинтересовался Михай.

Вопрос застал Ноэми врасплох, она испугалась, что Михай заметит ее смятение.

— Мальчик спит, — ответила она.

— Спит? В такое время? Уж не захворал ли он?

— Нет, нет, Доди здоров.

— А почему бы тебе не принести его ко мне, когда он бодрствует?

— Но ведь ты сам как раз спишь в эти часы.

— Да, да, ты права. Но когда мы оба будем бодрствовать, принеси его обязательно. Мне так хочется взглянуть на него.

— Хорошо, Михай.

А ребенку становилось все хуже. И Ноэми по-прежнему приходилось скрывать его болезнь, придумывая всевозможные басни. Михай справлялся о нем ежечасно.

— Забавляется ли Доди со своим игрушечным деревянным человечком?

— О, малыш с ним не расстается. («Только не с игрушкой, а с чудовищным призраком смерти…»)

— Обо мне-то он вспоминает?

— Он часто тебя вспоминает. («Увы, скоро будет вспоминать лишь на том свете…»)

— Поди же, поцелуй его за меня.

И Ноэми передала умирающему ребенку прощальный поцелуй отца.

Прошли еще сутки. Наутро, открыв глаза, Михай снова обнаружил, что он в комнате один. Всю ночь Ноэми неотлучно просидела возле маленького Доди и, глотая слезы, следила за его агонией. Сердце ее готово было разорваться!.. Но, входя к Михаю, она по-прежнему улыбалась.

— Ты была у Доди?

— Да.

— Он опять спит?

— Спит.

— Но это же неправда!

— Нет, я говорю правду, мальчик спит.

Ноэми не лгала. Она только что закрыла сыну глазки. Он заснул вечным сном. Но выдать свое горе она не имела права, ее долг — улыбаться больному.

После полудня у Михая снова обострилась болезненная раздражительность. И по мере того, как день клонился к вечеру, она все возрастала. Под вечер он сердито окликнул Ноэми, находившуюся в соседней комнате.

Молодая женщина быстрыми шагами подошла к нему и посмотрела ему в лицо ласковым, полным любви взглядом. Но больной был в скверном настроении и взглянул на нее явно недоверчиво. Заметив воткнутую в лиф иголку с шелковой ниткой, он сказал:

— Вот как! Тебе, я вижу, приспичило заняться шитьем? Неужели не нашлось для этого другого времени? Ты что, новый наряд себе мастеришь?

«Я шью погребальную рубашонку малютке Доди», — мысленно ответила Ноэми, но вслух сказала:

— Я пришивала себе оборки на сорочку.

Михай скорчил кислую гримасу и плоско сострил:

— Тщеславие — имя тебе, женщина!

Улыбка пробежала по ее лицу.

— Ты прав.

Прошло еще одно утро. Всю ночь до рассвета Михай буквально не сомкнул глаз. Его донимала бессонница. К тому же он тревожился о том, что делает маленький Доди. И поминутно посылал Ноэми посмотреть, не стряслось ли с ребенком какой-нибудь беды.

А Ноэми каждый раз, входя в соседнюю комнату, целовала лежавшее на столе мертвое тельце сына и громко, чтобы слышал Михай, осыпала его ласковыми словечками: «Маленький мой Доди, милый мой Доди! Ты все еще спишь? А скажи, ты любишь меня?»

Потом возвращалась обратно, горячо уверяя Михая, что все хорошо и с их крошкой ничего не приключилось.

— Что-то слишком уж долго он спит, — сказал Михай. — Почему ты его не разбудишь?

— Сейчас пойду разбужу, — кротко ответила Ноэми.

Вскоре Михай слегка задремал. Сон длился всего несколько минут, — очнувшись, он даже не понял, что спал.

— Послушай, Ноэми! — воскликнул он. — Что там с Доди? Мне послышалось, будто он пел. Да так хорошо!

Ноэми прижала обе руки к сердцу, нечеловеческим усилием воли сдерживая рыдания.