Хроники последнего лета - Кирилл Манаков

Виктор Сергеевич улыбнулся так, что ближайшие к нему зрители невольно отодвинулись, одна дама пролила соус на белые брюки от Кавалли, а уважаемый главный экономист Газпрома подавился куском стерляди.

— Как долго я этого ждал! — Виктор Сергеевич откашлялся и сказал тоном строгим и официальным, какой многие из здесь присутствующих привыкли слышать на планерках и совещаниях: — От имени Российской Федерации мне поручено сообщить, что с завтра с восьми утра в стране вводится особое положение. Выезд за границы государства закрывается для всех частных лиц. За особо тяжкие экономические преступления и коррупцию вводится смертная казнь. МВД, ФСБ прокуратура и суды упраздняется, сотрудники увольняются. Создается новое ведомство под названием Министерство Справедливости. Туда войдут только лучшие, отбор буду производить лично я. Министерство получит неограниченные полномочия, в том числе вынесение и приведение в исполнение приговоров. Всех присутствующих я попрошу расходиться по домам и ждать приглашение для беседы в Министерство Справедливости.

Что тут началось!

Откашлявшийся главный экономист вскочил, воздел над головой кулак и закричал, что теперь вот где все у него, что знает всё обо всех и готов немедленно предоставить материалы. От избытка чувств он зачерпнул горсть салата из раковых шеек и швырнул в коммерческого директора, да так ловко, что залепил оба глаза.

Все уже слышали о срочном вылете Кобельмана из страны и нескольких крупнейших сделках, проведенных сегодня его людьми, поэтому восприняли заявление Загорского с надлежащей серьезностью. Гости так быстро рванули из зала, что несколько столиков опрокинулось, и в дверях образовалась пробка.

Загорский сначала молча наблюдал за воцарившимся хаосом, затем торжествующе захохотал. Смех его добавил ужаса, газовики и нефтяники, толкаясь, спешили выбраться на улицу, а оттуда — сразу, без промедления, в аэропорт.

Виктор Сергеевич вдруг почувствовал, что воздух почему-то перестал поступать в легкие, смех сменился отрывистым кашлем, а к лицу прилила горячая кровь.

Загорский схватился за горло, несколько секунд простоял неподвижно и рухнул спиной на гулкую сцену, прямо к ногам вконец потерявшейся чернокожей певицы.

Когда за Рудаков вышел на улицу, его сразу же окликнул Дискин.

Почтенный издатель припарковался перед самым входом, прямо под запрещающим знаком, но, судя по отсутствующему взгляду ГИБДДешника, этот вопрос власти не сильно беспокоил.

— Тёма, здравствуйте! А я за вами!

Иосиф Давидович приподнялся с водительского места Ауди и помахал рукой.

— Тёма, присаживайтесь!

Рудаков подошел к машине и постучал ладонью по крыше.

— Новая?

— Ну, что вы! Разве не помните, это служебная, уже два года.

— Точно. А что без водителя?

— Знаете… — Дискин запнулся, откашлялся и зачем-то поправил галстук. — Я решил сам. Присаживайтесь!

Рудаков широко улыбнулся.

— Я, знаете, как-нибудь… Багажа нет.

Он показал пластиковый пакет с вещами, еще раз хлопнул по машине, развернулся и пошел прочь.

— Тёма!

Дискин закричал так громко, что Рудаков остановился и оглянулся. Иосиф Давидович выскочил на тротуар, оставив дверцу открытой, и стоял потерянный, с опущенными руками и просительным взглядом.

— Тёма, прошу вас! Очень прошу! Ну, хотите, на колени встану.

Рудаков медленно подошел, посмотрел на печальное лицо Дискина, на машину, на пустую автобусную остановку и сказал:

— Не надо на колени. Поехали.

Издатель расцвел, затолкал Рудакова в машину, вприпрыжку обежал капот и уселся за руль.

Минут десять они проехали в молчании, пока не остановились на светофоре у Третьего Кольца.

— Артемий, — решился, наконец, Дискин, — мне очень нужно с вами поговорить.

— Говорите, — ответил Рудаков, сосредоточенно глядя в окно.

— Можно не здесь? Как вы относитесь к кружечке хорошего пива?

— Не сейчас. Я насквозь провонял тюрьмой. Сначала горячий душ.

— Зачем душ! — воскликнул Дискин, — Это я, старый дурак, должен был заранее подумать! Пойдемте в баню, а? Сандуны?

— Иосиф Давидович, я хочу домой.

— Тёма, послушайте старого опытного человека. Давайте сначала поговорим. Вы помните, когда я о чем-то вас просил?

— Нет.

— А сейчас прошу. Заметьте, второй раз. Это нужно и мне и вам.

— Ну, хорошо, — сказал Рудаков, — только никакой бани. И пива. Голова болит. Кофе с молоком. Почему-то три дня хочу кофе с молоком. У вас такое бывает?

Дискин затормозил так резко, что не пристегнутый Рудаков едва не вылетел из кресла, а ехавшая сзади машина возмущенно засигналила.

— А вот и кофейня, — жизнерадостно воскликнул Дискин, — на ловца, как говориться… Пошли!

В кафе Иосиф Давидович принялся очень внимательно изучать меню, но когда подошел официант, попросил стакан воды без газа. Рудаков заказал кофе с молоком, но, сделал глоток, почувствовал сильнейшую тошноту и отодвинул чашку.

— Не понравилось? — участливо спросил Дискин.

— Не хочу.

— Но, может, еще захотите…

Издатель откашлялся, собрался с духом и сказал неожиданно высоким голосом:

— Артемий, знаете… я хотел попросить у вас прощения.

Рудаков ничего не ответил. Он смотрел в окно на проезжающие машины.

— Артемий, я все понимаю. Я очень виноват. Но послушайте меня…

— Собака, — вдруг сказал Рудаков.

— Что? — опешил Дискин.

— Смотрите, собака переходит улицу на зеленый свет. Интересно, это эволюция? Она умнеет?

Издатель тяжело вздохнул.

— Я понимаю вас. На вашем месте я даже не стал бы разговаривать. Но вы — человек великодушный. Поверьте, никто так меня не презирает, как я сам. Подумать только, одна ошибка… хотя нет, это не ошибка. Преступление. Один раз — и чувствуешь себя последним подонком.

— Почему? — удивился Рудаков.

— Тёма, прошу вас, не надо так. Знаете, я готовил заранее сильную речь. А я умею говорить, поверьте. Я хотел рассказать, как меня запугивали, угрожали семье, вывозили за город… А ведь ничего этого не было! Ни-че-го! Они просто попросили сделать одолжение! А я… Я испугался. Не чего-то конкретного, а так… предстоящей суеты. А на следующий день почувствовал такое… Это даже не стыд. Я умер, понимаете, умер как человек. А у меня дети, и я должен им смотреть в глаза!

— Правда, не понимаю, почему вас это так волнует. Вы хотите, чтобы я вас простил? Хорошо. У меня нет к вам никаких претензий. Вы довольны?

Взгляд Дискина мог разжалобить голодного графа Дракулу.

— Вы говорите, чтобы просто отвязаться от старого еврея. А он хочет искупить свою вину.