Хроники последнего лета - Кирилл Манаков

— Правда, не понимаю, почему вас это так волнует. Вы хотите, чтобы я вас простил? Хорошо. У меня нет к вам никаких претензий. Вы довольны?

Взгляд Дискина мог разжалобить голодного графа Дракулу.

— Вы говорите, чтобы просто отвязаться от старого еврея. А он хочет искупить свою вину.

— Перестаньте, — ровно сказал Рудаков, — ни в чем вы не виноваты. Будем считать, что это просто случайность. У вас все?

— Нет-нет, заторопился Дискин, — я хотел бы отчитаться.

— Что сделать?

— Смотрите…

Иосиф Давидович достал из-под стола портфель и выудил оттуда толстую тетрадь.

— У меня все записано…

Он открыл тетрадь и, близоруко щурясь, начал водить пальцем по строчкам.

— Вот, смотрите, на адвоката… первый платеж пятнадцать… потом еще тридцать две… потом… ну, словом, вы найдете. Итого на адвоката ушло пятьсот восемь тысяч.

— Вы хотите, чтобы я их вернул?

— Ни боже мой! — вскинул руки Дискин. — я просто хочу отчитаться!

Он достал из портфеля туго набитую борсетку и положил на стол.

— Тёма, вам нужны деньги!

— Нужны, — усмехнулся Рудаков.

— Я не спрашиваю, а утверждаю. Здесь миллион. Рублей, конечно. Он ваш. Будем считать это моральной компенсацией.

Рудаков немного подумал и пододвинул борсетку к себе.

— Деньги — это хорошо.

— Слава Богу! Лучше, знаете, поздно, чем не вовремя! И тетрадочку тоже возьмите!

— Спасибо, можете оставить себе.

— Возьмите, возьмите, мне так спокойнее будет.

Рудаков взял тетрадь, пролистнул ее и положил на стол.

— Странный вы человек, Иосиф Давидович. Зачем вам все это?

Дискин заерзал на стуле, как будто обнаружил там кнопку.

— Сам не ожидал от себя. Как много хочется вам объяснить, но не буду. Оправдываться нельзя, надо искупать. Вы — человек умный и добрый, может, когда-нибудь простите по-настоящему.

— А вы знаете, — вдруг сказал Рудаков дрогнувшим голосом, — я тоже много чего передумал. Сначала я ненавидел вас и Ваньку. Потом Наташу. Потом вообще всех. А прошло время, совсем немного, и я понял, что все это — ерунда. Я научился ценить то, что имею. Вы знаете, как здорово иметь собственную зубную щетку?

— Зубную щетку?

— Да. Когда она есть — это счастье. А у меня жена, дом… что еще надо? Будут дети — здорово ведь!

— О, да! Дети — истинное счастье!

— Вот видите! Так что можете считать, я простил. И вас, и всех. Что было, то было, но… Все проходит. А теперь я — домой.

— Я подвезу, — заторопился Дискин.

— Не нужно, я сам!

— Секундочку…

Издатель подозвал официанта, потребовал счет, нацепил очки, раскрыл и присвистнул:

— Ну и цены здесь!

Он посмотрел на вставшего Рудакова поверх очков, вздохнул и сказал:

— С вас триста восемьдесят рублей за кофе. Я заплачу за воду — сто пятьдесят. А чаевые, ладно, поделим пополам, по пятнадцать рублей. Так что с вас — триста девяносто пять. Если что — у меня есть сдача!

Дверь в квартиру была приоткрыта, и прямо на полу, опершись спиной о стену и вытянув ноги, сидел человек в тренировочных штанах и лаковых туфлях на босу ногу. Он держался руками за голову и тихо стонал, скорее демонстративно, чем от боли.

Это был живущий на четвертом этаже известный скандалист и дебошир, из-за которого постоянно отключали лифт, два раза горел мусоропровод, а однажды случилась грандиозная драка, затронувшая весь дом. Рудаков знал его фамилию — Иванов, а имени не помнил. На этот раз гражданин Иванов выглядел испуганным и поведал, что увидел открытую дверь и решил посмотреть, не случилась ли какая беда. Однако пройти не удалось — он поскользнулся на пороге и пребольно ударился головой о косяк. Продемонстрировав философское отношение к неприятностям, любознательный хулиган повторил попытку. Все закончилось подвернутой стопой и повторным боданием с косяком.

Иванов оказался человеком целеустремленным, тем более что открытая дверь манила его как магнит, но всякий раз случалось досадная череда событий, неизменно заканчивающаяся травмой головы на самом пороге.

Рудаков сильно сомневался в бескорыстности неудачливого гостя, однако спорить не стал, а вошел в прихожую. Иванов зажмурил глаза, ожидая увидеть падение и удар, но ничего подобного не случилось. Тогда отъявленный хулиган и бытовой злодей с четвертого этажа быстро перекрестился, поднялся, держась за стену, и на негнущихся ногах заковылял по лестнице вниз.

— Наташа! — громко сказал Рудаков.

Мутные пылинки рассеивали солнечный свет, пробивающийся сквозь раскрытые занавески, на журнальном столике стояли две пустые чашки, сахарница и высыхала лужица кофе, пролитого, по-видимому, впопыхах. Прямо посреди комнаты вызывающе красовались Наташины тапочки, а на диване лежал халат. Это невозможно. У Наташи было не так много домашних привычек, но две из них полагалось соблюдать неукоснительно: тапочки — на ногах или в прихожей, халат — на плечах или в ванной. Для забывчивого Рудакова на зеркале висел желтый стикер с соответствующим напоминанием.

Рудаков оглядел комнату и медленно опустился в кресло, продолжая держать пакет с арестантскими пожитками и набитой деньгами борсеткой.

Телефон на полочке зазвонил, словно специально дожидался, когда хозяин сядет рядом.

— Да.

— Господин Рудаков? — спросил в трубке мужской голос.

— Да.

— Меня зовут Иван Степанович. Иван Степанович Добрый-Пролёткин. Прошу прощения, но я вынужден сообщить вам плохие новости. Наталья Владимировна просила передать, что больше не вернется. Никогда. Я хотел бы…

— Я знаю, — сказал Рудаков и повесил трубку.

Он немного посидел на краешке кресла, глядя перед собой и раскачиваясь взад-вперед, потом отбросил пакет, встал и прошел в спальню. Там включил ноутбук, тот оказался разряжен, и Рудаков едва не стонал от нетерпения, пока вставлял зарядку и дожидался загрузки операционки.

Как был — в грязной одежде и ботинках сел прямо на кровать и быстро застучал по клавишам.

Не то! Совсем не то!

Он швырнул жалобно пискнувший ноутбук на подушку и метнулся назад в гостиную. Кажется, здесь!

Рудаков упал на колени перед шкафом, распахнул самую нижнюю дверцу, скрипящую от старости и редкого использования, и достал пачку бумаги. На полке, в фарфоровой миске нашлась шариковая ручка.

Вот как должно быть! Компьютер — да что он может! Все должно быть правильно, как всегда и было — лист бумаги и перо. Пластиковая ручка с полупустым стержнем — конечно, не гусиное перо, но, ладно, это уже допустимо. Пусть будет так!

Рудаков смахнул со стола чашки, рукавом вытер кофейную пыль положил белоснежный лист и принялся писать. Сразу заныли отвыкшие от работы пальцы, но слово за словом, руки наливались силой, а разум становился ясным и чистым…