Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы - Ярослав Галан

В данном случае демонстрация состоялась в церкви универси­тетского города Эрлянген, завтра она сможет повториться в Мюнхене, а послезавтра ободренные безнаказанностью гитлеров­ские демонстранты начнут стрелять из-за угла.

Советский народ дорогой, очень дорогой ценой завоевал побе­ду над фашизмом. Есть и в Америке матери, которые оплакивают своих сыновей, павших в борьбе с нацистской ордой. Эти солдаты знали, за что они отдают свою молодую жизнь, однако они не знали, что придет после победы день, когда некоторые их началь­ники будут вскармливать и вооружать последних могикан про­клятого фашизма.

Нет, этого ничем, ничем оправдать нельзя, даже аргументами такого практического характера, как недостаточное количество войск для гарнизонов в... Японии. Где бы ни существовали фа­шистские банды, где бы они ни действовали — под Мюнхеном или под Нагасаки, они остаются фашистскими бандами.

Лучший и единственный способ предотвратить пожар — во­время обезвредить его поджигателей. И больших и малых. Ма­ленькая спичка опасна не менее факела. Огнем играть нельзя, нельзя даже взрослым джентльменам...

1945

О ЧЕМ НЕЛЬЗЯ ЗАБЫВАТЬ

Город Москва празднует восьмисотлетие. Это, наверно, един­ственный город, к которому никто не относится равнодушно. Тридцать лет назад человечество раскололось на два лагеря: на тех, кто любит Москву, и тех, кто ее ненавидит. Нейтральных нет: линия раздела проходит через каждый континент, она затрагива­ет каждое человеческое сердце.

Иначе не может быть. Любить Москву — это значит любить человечество, верить в него, верить в его завтрашний день, и ради этого дня работать, бороться, а если надо — и погибнуть в бою. Ненавидеть Москву — значит быть врагом человечества, врагом его наилучших стремлений, врагом грядущих поколений.

Те, кто ненавидит, противопоставили Москве «Запад». Нико­гда еще, даже в годы Клемансо, Остина Чемберлена и Гувера, не было пролито столько чернил во славу Запада, его культуры, сколько проливают их сегодня привычные писари вершителей су­деб Альбиона и «Нового света». Фактам эти эпигоны Геббельса и Розенберга провозгласили беспощадную войну. Если факты на стороне Москвы, тем хуже для фактов: их с успехом заменит ложь.

Эта ложь уже имеет за собой богатую историю. Немалое мес­то в этой истории занимает также ее украинский раздел.

Началось с Михаила Грушевского, по профессии — историка, по духу — врага истории. В его руках благородная муза Клио превратилась в ничто и была вынуждена служить грязным богам со Шпрее и Дуная. Легкомысленность, с которой Грушевский относился к историческим документам, могла удивить только наивных. Эти наивные не знали, что для Грушевского все сред­ства были хороши, если они вели к цели. А цель у Грушевского была одна: оторвать Украину от Москвы, присоединить ее к Бер­лину, присоединить в переносном, а если надо будет, то и в бук­вальном понимании этого слова.

Ради этой цели делалось все, что только можно было делать. Прежде всего Грушевский меняет свое местопребывание: климат австрийского Львова больше содействовал его творческим пла­нам. В ста шагах от резиденции цесарско-королевского намест­ника Грушевский садится за работу, и вот из-под его пера выхо­дят все новые и новые листы «Истории Украины», в которой чем дальше, тем меньше истории, и все больше фальсификации. Общее происхождение украинского, русского и белорусского народов? Оно для Грушевского не существует. Еще при Владимире Вели­ком была Украина самостийной, ни от кого не зависимой, и баста. Читая повествование этого темпераментного историка о древних временах, удивляешься, почему при Ярославе Мудром не было «Просвiт» и почему летописец Нестор не ездил также за вдох­новением в Виндобону... Русские? Тут уже историк превращается в демонолога. Москва у Грушевского — это демоническая сила финских болот, которая появляется на сцене только тогда, когда Украине надо причинить какую-нибудь очередную обиду. Гру­шевского нисколько не беспокоит то, что факты говорят иное; его нисколько не смущает то, что иначе, совсем иначе думали о Москве наши предки — трудовой люд Украины.

Невыгодные факты этот «историк по заказу» обходит молча­нием, а отсутствие выгодных компенсирует догадками, а то и обычными сплетнями.

Рассказывая о Богдане Хмельницком, этот «историк» пре­вращается в беллетриста. Не имея каких-либо доказательств того, что Хмельницкий разочаровался в Переяславле, Грушевский не сдается и применяет метод, позаимствованный у авторов истори­ческих романов. Он пишет уже не о делах Богдана, а о его... мыс­лях, причем эти мысли оказываются тождественными мыслям бу­дущего председателя Центральной Рады.

Желая показать нам, что Хмельницкий ненавидел Москву не меньше, чем Грушевский, автор «Истории Украины» ищет помо­щи у Выговского, который якобы рассказывал московским боя­рам, будто Хмельницкий на совете старейшин в 1656 году «вскричал, как безумный, что нет иного выхода, как отступиться от Москвы и искать себе другой помощи». Повторив за Выговским эту сплетню, автор одновременно отмечает, что Выговский сказал это боярам, «заискивая перед ними и добиваясь их расположе­ния», и таким образом рисует Выговского как интригана и подха­лима. Но достаточно было, чтобы Выговский оказался человеком «западной ориентации», изменил Москве и вместе со шляхтой по­шел на нее войной,— и Грушевский вдруг становится энтузиас­том интригана и подхалима, величая его чуть ли не националь­ным героем.

К большому огорчению Грушевского украинский народ не разделял западной ориентации ни с Грушевским, ни с Выговским, ни с Мазепой, напротив, в русском человеке он видел не демона, а родного брата. Доказательств этого в истории Украины так мно­го, что не вспомнить этого Грушевский не мог. Волей-неволей он вынужден был признать, что под Германовкой «с Выговским было только наемное войско и поляки», так как все украинцы оставили его и перешли к Юрию Хмельницкому. Беспомощен Грушевский и перед лицом Полтавы. Но надо же это явление как-то объяснить, и Грушевский объясняет: народ, мол, был, темный, верил ложным слухам. Кроме того, этот народ, видите ли, очень не любил поля­ков и шведов. А Грушевский любил, особенно шведов. Однако в практической жизни, за непригодностью шведов, он перенес эту любовь на немцев и как председатель Центральной Рады пригла­сил их на Украину. Историк, апологет, панегирист Мазепы высту­пает в роли Мазепы номер два. Но судьба — в лице немецкого лейтенантика — спасает Мазепу номер два от второй Полтавы, и все кончается тщательным обыском карманов ученого «запад­ника».

Грушевский сходит с арены, но последователи его остаются. В Харькове откровенно низкопоклонствует перед Западом Микола Хвылевый, во Львове — Дмитро Донцов. Оба они делают это с размахом, которому мог бы позавидовать Михайло Грушевский. Тот иногда сохранял по крайней мере элементарные правила приличия. Хвылевый и Донцов в лакейском экстазе утрачивают всякую меру, всякое человеческое подобие, фанатическая нена­висть к красной, революционной Москве — вот весь идейный ба­гаж этих апологетов «западной культуры». Ненависть к Москве порождала в них ненависть к собственному украинскому народу, который свою судьбу, свое настоящее и будущее связал с судьбой и будущим знаменосной северной столицы. Среди нэпмановской буржуазии и кулачества Хвылевому было уютно: но он знал, что эта публика уже неспособна играть самостоятельную роль, и Хвылевый обращает свой взор на Запад, за Збруч, в кабинет сво­его вдохновителя Донцова, и еще дальше, туда, где детердинги, чемберлены, брианы куют оружие интервенции.

Романтика революции не пленяет творческого воображения Хвылевого. Ее место занимает иная «романтика». Хвылевый ста­новится перед читательской массой в позе мученика, с терновым венцом на голове, и устами своего героя Карка вопрошает: «Неужели я лишний человек потому, что безумно люблю Укра­ину?» Любопытным он готов даже показать виновника своих страданий. Это, мол, «московская сила, великая, исполинская, фатальная». И тут же он предлагает панацею от этой своей беды: «Ухожу от психологической Москвы и ориентируюсь на психо­логическую Европу».

Читатели разводят руками: на какую это психологическую Европу советует им ориентироваться Хвылевый? На Европу Маркса? Зачем же тогда убегать от марксистской, революцион­ной Москвы? Певец «голубой Савойи» недвусмысленно подми­гивает и в «Вальдшнепах», подсовывает читателям ответ. Этот ответ они услышат из уст молодой адептки Муссолини и Дон­цова ...