Мир приключений 1971 - Александр Абрамов

— В платке, что ли, носатая?

— Как будто, — неопределенно сказал Голубев.

— Она, Клавка, — удовлетворенно сказала женщина. — Она и летом всех ко мне присылает. У самой-то в доме как сельдей в бочке: сама, мать ее, мужик и детей целый взвод. Им не то что сдавать, самим бы чего снять.

— А вам не скучно одной? — спросил Голубев, входя вслед за хозяйкой на верандочку.

— А чего мне скучать? Я и работаю, истопницей там вот, — женщина кивнула в сторону дач на противоположной стороне улицы, — и телевизор у меня есть…

— Но все-таки одна все время…

— Почему одна? — обиделась хозяйка. — У меня дочка замужем. В Москве с мужем живут. Приезжают иногда.

— То-то, я смотрю, мужская тут у вас рука видна, все починено…

— Гм… мужская рука… Как же, его, Алексея-то, допросишься…

— Неужели же мужчина и не поможет по хозяйству? Наверное, каждую неделю приезжают?

— “Каждую неделю”… Еще летом туда-сюда, а осенью сроду не приедут. Месяца полтора, почитай, не были. Да мне-то без них и спокойнее.

“Соврал, — обрадовался Голубев. — Не был тут Ворскунов восемнадцатого числа. Для чего нужно было ему врать Шубину, если… Конечно, ему и в голову не приходило, что могут проверить. ОРУД ГАИ… “Простая ошибка: то ли это был напарник, то ли инспектор номер перепутал”. И все-таки соврал”.

— Ну, может, заболел кто-нибудь из них, сами бы съездили в город, проведали, — с невольной благодарностью за полученную информацию сказал Голубев.

— Да ну их, у самой здоровье еле в теле. Уж на что тут воздух очень прекрасный, и то сплю плохо, бессонница мучает, на снотворном держусь… А много вас тут будет с лыжами-то?

— Человека три.

— И не знаю даже…

— Ну ладно, Прасковья Дмитриевна, вы подумайте, а я через несколько деньков заеду. Пока что не на лыжах, а на лодках кататься можно. Время еще есть. До свидания.

— До свидания.

Дворняжка обиженно посмотрела на него. Очевидно, в отличие от хозяйки, ей хотелось бы, чтобы гость пробыл подольше.

ГЛАВА 9

Игорь долго лежал не открывая глаз и никак не мог сообразить, спит он еще или проснулся. Очевидно, все-таки проснулся, потому что ощущал во рту пересохший язык, ощущал тупую головную боль, мягко стучавшую в виски, и то острое желание не просыпаться, которое всегда бывало у него наутро после выпивки.

Он повернулся на бок, всверлил голову в вялую подушку и натянул на себя сползшее одеяло. По немалому своему опыту он знал, что нужно только полежать так тихонько, притворяясь перед самим собой, что уже спишь, и сон действительно придет, вымывая из тела еще одну частицу похмелья.

Несколько минут он был между сном и бодрствованием и вдруг твердо понял, что больше не заснет, что блаженного спасительного бездумья больше не будет, что снова будет мучительный страх, страстное желание вернуться назад, к тому моменту, когда согласился пойти с Алексеем на дело. На мгновение, как когда-то в детстве, ему подумалось, что стоит только очень захотеть, и ничего не будет, жизнь вернется к тому, такому близкому и уже такому недостижимому, дню, когда можно было ни о чем не думать и ничего не бояться.

Игорь с трудом проглотил слюну, сел на тахте, посмотрел на будильник, лежавший на боку. По какому-то своему механическому капризу тикал он только в таком положении, и Игорь давно привык к этому, так и не собравшись отнести его в ремонт.

Вчера обещал приехать Алексей, но так и не приехал Игорь сидел и не спеша пил, чувствуя, какое-то тягостное напряжение, ощущение острого неблагополучия. Да что, в конце концов, трястись, какие на то основания? Кто их найдет? Как найдут? Двух несуществующих узбеков среди шести миллионов москвичей. Да и кто их будет искать, ради кого? Ради людей, которые сами были рады надуть двух наивных узбеков. Постепенно он входил в роль, забывая о том, что узбеками были Алексей и он, возмущался жадностью режиссера и Павла Антоновича.

Игорь любил компанию, разговоры над рюмкой, особенно на темы искусства, считая себя в них специалистом, но в такой вечер, пожалуй, было даже и лучше, что Алексей не приехал. Да что он вообще из себя представляет? Шофер, да и только, сроду книги не прочел ни одной. Примитивный человек, без тонкости. Кто придумал загримироваться под узбеков, и кто это сделал, и как сделал? Как положил коричневый тон, как черным дал морщины, как приклеил Алексею бородку, оставшуюся у него с тех пор, когда они собирались ставить в драмкружке “На дне” и его пробовали на роль Луки. Пьесу так и не поставили, вместо нее сыграли “Мещан”, а бородка так и осталась. Посмотрел бы Петр Николаевич и ребята из драмкружка, они бы поняли, кого потеряли, какого таланта лишились, выставив его за пьянство. Пьянство… Им только ярлык привесить… Подумаешь, выпил разок—другой перед репетицией. Ни скандалов, ни драки, тихо-мирно…

Но то все было вчера.

А сейчас, в скупом свете октябрьского утра, в тяжкой тошнотворней дрожи похмелья, жизнь казалась невозможной.

Нет, лежать было хуже. Игорь снова встал с тахты, нащупал ногами старые шлепанцы и подошел к зеркалу. На него хмуро глянул незнакомый парень с припухшими веками, темными кругами под ввалившимися глазами и пересохшими, в мелких трещинках губами. Игорь прижался лбом к холодной гладкости зеркала и почувствовал такую острую жалость к этому человеку, такому знакомому и в то же время совсем незнакомому…

Если бы только можно было повернуть время назад, совсем на немного (неужели это невозможно?) и снова оказаться беззаботным Игорьком Аникиным, автослесарем, участником драмкружка, наконец, Нилом… Господи, если бы он только тогда знал… Пятьсот рублей, будь они прокляты! Вон они, под тахтой спрятаны. Копейки оттуда не взял, боялся притронуться.

Тогда, согласившись пойти с Алексеем, он мысленно составил себе список вещей, которые купит: нейлоновую куртку, туфли и обязательно хороший магнитофон — “Комету”, наверное. Но потом, когда у него оказалась пачка двадцатипятирублевок, он тут же спрятал их под тахтой и так и не дотронулся до денег. Ему казалось, что, пока он не истратил их, все это было как бы несерьезно; полупреступление, полушутка, полуигра.

Он понял, что боится, когда поймал себя на том, что прислушивается к шагам в коридоре. Казалось бы, шаги и шаги, — слава богу, в доме у них коридорная система, и чего-чего, а шагов хватает. Но против воли его воображение обгоняло звук шагов, заставляло их замирать около двери его комнатки.

А потом послышится стук в дверь:

“Вы Аникин Игорь Васильевич?”

“Я”, — прошепчет он, не смея взглянуть в холодные, безжалостные глаза людей, пришедших за ним, за Игорьком, за обыкновенным хорошим парнем, за автослесарем (не глядя ходовую часть “Волги” разбросает и соберет. Проверьте, если не верите…).