Искупление - Анна Мистунина

— Моурет, — сказал Кар, когда расстояние уменьшилось до пары шагов. — Ты ищешь меня?

Тот остановился.

— Ты завтра улетаешь, да?

— Да. Я могу что-то для тебя сделать?

Мальчик молчал.

— Моурет, — начал Кар как можно мягче. — Ты избегаешь меня, не хочешь говорить. Я понимаю. Я не был тебе хорошим отцом, признаю, но…

— Ты никаким не был! — зло, почти со слезами перебил тот.

— Да! Да, это так. Я кругом виноват перед тобой. И знаешь, ты такой не один — труднее найти того, кому бы я не причинил зла. Это проклятие, наложенное когда-то моим отцом. Еще до моего рождения он предрек, что я буду нести горе и смерть всем вокруг, так и получилось. Поверишь ли, если я скажу, что не хотел этого?

Молчание.

— Моурет. Мой сын, скажи, могу ли я хоть как-то искупить свою вину перед тобой?

Сначала показалось — мальчик не ответит. Потом слезы хлынули из его глаз, и со слезами вырвались слова:

— Освободи маму!

— Моурет… — Кар осекся.

— Не хочешь?! Тогда ты… Тогда…

— Тише! Я не сказал — нет! Послушай, — Кар отчаянно искал и не находил слов. Как вышло, что ему не выбраться из тупика, в который он загнал себя сам? — Послушай меня. Ты уже взрослый, Моурет. Постарайся подумать, как взрослый…

Но Моурет не хотел думать, как взрослый. Он не хотел ничего, он требовал ответа, и Кар слишком хорошо его понимал:

— Ты. Ее. Освободишь?!

— Это не в моей власти! — стоило повысить голос, и мальчишка тоже приготовился закричать. Кар быстро поднял ладонь: — Помолчи. Дай мне сказать. Только император может дать ей свободу, не я.

— Попроси его!

— Моурет, я не тот человек, кто может теперь обращаться с просьбами. Император гневается на меня. Я причинил ему горе большее, нежели тебе, и оно, увы, непоправимо. Отправляясь в Империю, я не знаю, что меня там ждет. Клянусь, если император решит заточить меня, как твою мать, это будет с его стороны милосердно! Но ты, Моурет… ты все еще герцог Тосский.

Мальчик кивнул. Он слушал теперь молча, широко раскрыв глаза. По щеке скатывалась запоздалая слезинка.

— Ты примкнул к врагам Империи, — продолжил Кар, — это так, но пока что тебе не предъявили обвинения в измене. Если хочешь, можешь полететь со мной. Сомневаюсь, что император внемлет просьбе, но почему бы тебе не попытаться?

— А ты будешь тоже его просить?

Тело богини, душа змеи, руки убийцы. Лаита.

Твоя мать осуждена за соучастие в убийстве императора Атуана. Это не клевета и не вымысел, к сожалению. Я был свидетелем заговора. И свидетелем ее лжи, когда она обвинила во всем меня.

Моурет закаменел. Он не желал ничего слышать, не желал верить. Кар продолжил со вздохом:

— В заговоре участвовали четверо. Один казнен; Лаита и баронесса Урнская, твоя двоюродная бабка, содержатся в заключении. Но четвертый, тот, кто отдавал приказы, кто виноват намного больше других, не понес наказания. И уже, наверное, не понесет. Поэтому… не будет чересчур несправедливым просить свободы для твоей матери. Если император станет меня слушать, я поддержу твою просьбу.

— Ладно. Я лечу с тобой.

— Ты должен понимать, что если все обернется худшим образом, я не смогу тебя защитить. Здесь ты в безопасности, Моурет, там же… Там ты можешь быть казнен по обвинению в измене и колдовстве, а я… Не знаю, что будет со мной. Из всех возможностей я предпочел бы смерть от руки императора.

— Но почему? — недоуменно переспросил мальчик. — Ведь ты же выиграл войну!

— Слишком дорогой ценой.

— Значит, ты теперь тоже боишься?

— Нет, сын. Не боюсь.

Он действительно не боялся — не мог. Тревоги и хлопоты магического племени до времени заставляли его крепиться, но когда Ветер описал прощальный круг над шатрами и полетел к западу, Кар понял, что уже наполовину мертв. Он, рожденный быть инструментом в руках Сильнейшего и погибелью для дикарей, восстал и поклялся обратить отцовскую магию вспять, служить дикарям и погубить Сильнейшего. Паче любых ожиданий он исполнил клятву: Амон мертв, Империя в безопасности. Больше никогда истинные люди не будут рабами Владеющим Силой. Когда на закате первого дня пути Кар вдруг понял, что пропустил, не заметив, тридцать четвертый свой день рождения, он с некоторым даже облегчением решил, что тридцать пятого не увидит. Дело его жизни свершилось, теперь была очередь за смертью. Кар намеревался встретить ее без сожалений. Но смерть еще медлила, и дела живых невольно вытесняли из сердца ее ледяное спокойствие.

Кар думал о магах, оставленных им на милость аггаров. Об Аррэтан, которую любил когда-то, которую предал, и которая осталась теперь вдовой из-за войны, им развязанной. Об Эриане, повелителе и брате. О своем сыне. Об упрямой, отчаянно преданной Тагрии. Проживи Кар, подобно своему отцу, тысячу лет, и тогда не смог бы исправить причиненное им зло. Его смерть ничего не искупит — но, может быть, даст им облегчение?

Ветер слышал его мысли и отзывался молчаливым несогласием. Глубже, на дне грифоньей души, куда Кар с трудом находил дорогу, таилась некая забота. Ветер не спешил ею делиться. Тень отчуждения коснулась и этих уз.

Моурет молча сидел на грифоньей спине перед Каром, закаменевший в своем нетерпении, упрямый. Чужой. Кар не мог переступить разделявшую их пропасть. Он вспоминал дни собственной юности, когда, впервые встретив своего незнакомого отца, он понял, что нужен тому лишь как средство к достижению цели. Но все же Кар испытывал тогда сыновние чувства и надеялся заслужить ответную любовь. В мыслях и чувствах Моурета, мрачных, как его собственные, он видел только горечь и неприязнь.

Если Кар обращался к сыну, мальчик отвечал коротко и вежливо. Сам же никогда не начинал разговора, потому большая часть пути прошла в молчании. Спускаясь вниз для отдыха, они делили между собой овечий сыр и ломтики вяленого мяса из заплечной сумки Кара, запивали родниковой водой и так же молча засыпали, Кар — в обнимку с Ветром, Моурет — завернувшись в шерстяное аггарское одеяло. Поутру завтракали и продолжали путь. Когда под крылом засияли умытой белизной древние башни столицы, оба не стали прятать облегчения.

Необычность встретила их еще во дворе, где спустившийся Ветер напугал сразу несколько десятков лошадей и еще большее количество нарядно одетых слуг. Дворец гудел сотней растревоженных ульев. Многочисленные слуги передвигались по лестницам чуть ли не бегом, с видом крайней озабоченности мелькали в коридорах и едва не натыкались на стены; залы и галереи были переполнены, как будто вся знать Империи съехалась принять участие в императорском ужине. Откуда-то раздавались усердные трели флейты. Возвращение брата-принца было встречено волной совсем уж непомерного возбуждения — для магических чувств хуже раскаленного железа. Напуганный Моурет старательно прятался Кару за спину.