В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

Да, походка его, видимо, изменилась; он вспомнил, как впервые надел сутану и она ужасно мешала ему ходить, полы путались между ногами и развевались позади. Потом он привык, сутана больше не спутывала ног. Замечание баронессы резануло его, и с тех пор он стал незаметно следить за своими движениями и выражением лица, чтобы не появилось на нем специфически-ксендзовских черт.

Васарис много читал в это время и стал довольно часто бывать в усадьбе. Барон Райнакис тоже полюбил его и, опять отыскав «Времена года» Донелайтиса, читал ему о добром барине амтсрате, а потом оба комментировали места, которые привлекли внимание барона.

В доме настоятеля знали уже, что Васарис пристрастился к прогулкам в усадьбу. Иной раз он не возвращался и к ужину. За обедом Васарис кое-когда передавал услышанные там новости, но настоятель отвечал односложно, и трудно было понять, какого он мнения об этих визитах. Только Юле не скрывала величайшего неудовольствия по поводу того, что ксенженька ходит в усадьбу, хозяин которой еретик, а хозяйка, хоть и торчит каждое воскресенье в костеле, зато в будни напяливает штаны и, словно ведьма, скачет по полям.

Возможно, что знакомство ксендза Васариса с баронессой Райнакене так бы и продолжалось и не выходило бы за рамки визитов и поверхностных разговоров, если бы не новые обстоятельства, благодаря которым оно подвинулось дальше, чем хотел молодой ксендз. Что касается баронессы, то поистине никакие принципы не мешали ей вести игру с красивым симпатичным попиком и заходить настолько далеко, насколько позволяло его упорство.

Она вскоре увидела, что Васарис не легкомысленный фат в сутане, как ее варшавский приятель, а талантливый, глубоко чувствующий юноша. Она видела, какая тяжелая борьба происходит в нем между природными склонностями и суровыми принципами священства.

Она задумала помочь ему ослабить слишком туго натянутые, по ее мнению, вожжи духовной дисциплины, пробудить в нем желание и решимость бороться за свой талант и права, но при этом избегала слишком грубых методов и не заманивала его в сети опасного флирта. Это могло отпугнуть его или убить его прекрасные мечты о мире, жизни и людях. Баронесса умела владеть собой и питала к Васарису искреннюю и глубокую симпатию. Но следующее событие сыграло решающую роль в их взаимоотношениях. Однажды к Райнакисам нагрянули гости. По дороге за границу приехала из Польши дальняя родственница баронессы пани Козинская с дочерью, взрослой уже барышней, и холостым сыном лет тридцати.

Когда Васарис, ничего не зная об их приезде, пришел обменять книги, баронесса тотчас познакомила его с прибывшими гостями. Дело было после обеда, и все собрались в гостиной за кофе. Васарис с непривычки к обществу стеснялся новых знакомых и с неудовольствием думал, что теперь ему не придется посидеть и поговорить с баронессой.

Настроение у него испортилось еще больше, когда он увидел, что баронесса, напротив, очень рада гостям. Он сразу заметил, что она оказывает много внимания Козинскому и весьма к нему расположена.

А Васарису Козинский показался самым несимпатичным человеком в мире. Прежде всего ксендзу бросились в глаза его черные, зачесанные назад и напомаженные волосы, которые так блестели, будто голова франта была отполирована. Она отражала пламя свечей так же, как и кофейник, из которого хозяйка наливала кофе. Его круглое красное лицо сияло самодовольством; особенно подчеркивали это тонкие черные, закрученные вверх усики.

Он был преисполнен самовлюбленности, желания произвести впечатление своей элегантностью и любезностью. Одет пан Козинский был безукоризненно. Начиная с блестящих ботинок вплоть до ослепительно белого воротничка, который по тогдашней моде подпирал ему подбородок, все было с иголочки, все в тон. Жемчужная булавка в полосатом галстуке свидетельствовала о его богатстве. Говорил он высоким хриповатым тенором, играя голосом, цедя и подчеркивая отдельные слова, будто сообщал неопровержимые и важные истины.

Он все время выказывал величайшую преданность баронессе и не упускал случая услужить ей или сказать комплимент. Достаточно было ей взглянуть на сахар, как Козинский хватал сахарницу и протягивал с почтительной улыбкой. Едва она дотрагивалась до своего серебряного, старинной работы портсигара, а он уже бросался за спичками и зажигал ей папиросу. Словом, все внимание пана Козинского было сосредоточено на одном: угадать и предупредить каждое желание баронессы.

Васариса злило и то, что этот франт с той же расторопностью прислуживал и ему, как только замечал, что баронесса хочет придвинуть к нему сахарницу или предложить бисквитов. Даже когда она обращалась к Васарису с просьбой подать что-нибудь, Козинский успевал предупредить его, приговаривая: «Ah, pardon, pardon», будто он монополизировал право и обязанность прислуживать хозяйке дома. Васарис чувствовал, что этот нахал оскорбляет и обкрадывает его. А баронесса казалась очень довольной и награждала назойливого красавца чарующими улыбками.

После кофе Васарис собрался уходить и попросил у хозяйки разрешения взять несколько книг.

Козинский вмешался и здесь:

— А у вас, баронесса, верно, много интересных книг. Вы позволите мне зайти в библиотеку вместе с ксендзом?

Васарис не хотел, чтобы Козинский видел, какие книги он берет, и стал искать повода отделаться от него.

— Вам удобнее познакомиться с библиотекой госпожи баронессы днем, — сказал он, — а сейчас вы там ничего не увидите.

— Ah, pardon, pardon, — воскликнул Козинский и схватил подсвечник, заметив, что баронесса протягивает за ним руку. — Считаю своим приятнейшим долгом помочь вам.

Очутившись в библиотеке вместе с назойливым спутником, Васарис, недолго выбирая, взял две книги и ушел домой.

Вечером он не мог приняться ни за чтение, ни за какое другое дело. Насилу разделавшись с бревиарием, он не находил себе места: то садился, то бегал по комнате, пока наконец не лег, но все равно долго не мог заснуть. Все, что он увидел и перечувствовал днем, разрасталось в его воображении, распаляло самолюбие. В нем поднималась злоба — не только на Козинского, но и на баронессу.

«Вот они, женщины, — с горечью думал он. — Едва подвернулся глупый, напомаженный франт, и все благородство, аристократизм как ветром сдуло. Нечего сказать, хорошее применение теории погони за удовольствиями…»

Васарис готов был презирать баронессу, почти как Стрипайтис: «Э, видать, прожженная бестия!..»

Потом он пытался урезонить себя, хладнокровно обсудить случившееся.

«Тебе-то что, — ругал он себя. — Она поступает, как ей нравится, — и только… Она хочет удовольствий — она гонится за ними. Ты ей не заменишь Козинского. Ты ксендз, и никаких прав, никаких претензий предъявлять здесь не можешь…»

Так он урезонивал себя и чувствовал, что вязнет в болоте унылой покорности и апатии. Но попранные права молодого мужчины, но оскорбленное самолюбие снова заставляли его возмущаться и упрекать себя.

«Эх, судьба!.. Участь отшельника!.. — сетовал он. — В семинарии мучался из-за Люце. Она вышла за Бразгиса, живет счастливо. И хорошо, что так получилось. Разве я бы на ней женился? Теперь баронесса. Никакого неуместного флирта у меня с ней не было. Неужели я не в праве разговаривать, общаться с развитой, умной, воспитанной женщиной? Однако стоило появиться этому пустому хлыщу, и ты опять одинок, никому не нужен и не интересен…»

Он вспоминал адресованные этому хлыщу взгляды и улыбки баронессы и начинал сызнова растравлять себя.

В эту ночь множество разнородных соображений и мыслей приходило на ум ксендзу Васарису, не пришло лишь одной, самой простой, — что он уже влюблен в баронессу, что в нем проснулась ревность к Козинскому, и оттого все его наблюдения и выводы были преувеличены и приукрашены.

Через два дня, в воскресенье, Васарис не пошел в усадьбу, как обычно. Он даже надумал отослать книги с прислугой, чтобы больше не показываться туда самому. Но минуло еще два дня — и он почувствовал непреодолимое желание увидеть баронессу. Увидеть хотя бы для того, чтобы удостовериться в ее легкомыслии, позлорадствовать по поводу успеха Козинского. Он подавил в себе это желание, но тем не менее вышел из дому.

Было за полдень. Васарис решил прогуляться и направился по дороге мимо усадьбы. В парке было пусто, и он прошел никем не замеченный. Он зашагал дальше, взошел на холм, откуда впервые увидел баронессу, постоял, поглядел вокруг и пошел обратно.

Когда Васарис снова поровнялся с парком, на дорожке, против самых ворот показались вдруг баронесса и Козинский. Весело разговаривая, они шли по направлению к дороге. Встреча была неизбежна. Сердце Васариса забилось так сильно, что он едва не потерял сознания. Сделав вид, будто ничего не видит, он пошел дальше, но баронесса издали окликнула его: