Беглец из Кандагара - Александр Холин

При этих словах Чернава, прищурив глаза, посмотрела на Толмая, задумчиво погладила его по голове и совсем не к месту спросила:

— А не боишься с нижним царством познакомиться? Ведь живым оттуда мало кто возвратился. Мой дед, я думаю, тоже от этого пострадал.

— Дед? — вскинул глаза парень. — Он тоже мудрец Аркаима?

— Да, истину глаголешь, — кивнула девушка. — Про Заратустру слыхивал?

— Кто ж не слышал про мудреца, — пожал плечами парень. — Да только он пропал где-то бесследно.

— Вовсе не бесследно, — обиделась Нава. — Он родился здесь, потом в Индию уехал. А когда в Тёмном царстве побывал, то вернулся, чтобы умереть в почести. В моём доме и встретился с ангелом смерти.

— Прямо здесь? — открыл рот Толмай.

— Здесь, — подтвердила девушка. — Каждый человек должен умирать там, где родился. Вот и ты пришёл в нижнее царство наведаться, а, поди, испужаешься, не дома же.

— Волков бояться — в лес не ходить, — нахмурился юноша. — Я бы не обошёл пол-Земли, кабы боялся. Ведь так?

— Так-то оно так, — кивнула девушка. — Дак обламываются мужики-то, кто любовь ищет. Настоящих мужиков ни в одной стране не сыщешь, а тех, что за показушной славой гоняются, богатырями и назвать-то грех. — Видя, что Толмай хочет что-то возразить на прямое, но заслуженное обвинение, девушка снова прикрикнула на него: — Нишкни, Толмай!

Пока Чернава говорила и выясняла с собеседником различные жизненные проблемы, пламя в горниле разгорелось само собой, да так, что печка вскоре загудела от рвавшегося на воздух огня. Вырвавшийся наружу сгусток пламени, насыщенный оранжевым колером с малиновым оттенком и жёлтыми прожилками по краям, стал так похож на адский язык онгона, что юноша смотрел на происходившее, раскрыв от удивления рот, потому как такое увидеть где-либо ещё было бы в диковинку.

Девушка, засучив рукава на яге, стала загружать жёлоб увесистыми кусками ржавой руды, вынутой из старого Игримского болота. Юноше надоело сидеть в стороне, глазея на её хлопоты и выполнять оставленную для него роль важного иноземного гостя. Толмай встал, отодвинул девушку лёгким, но уверенным движением руки в сторону, готовясь приняться за работу. Но не тут-то было. Парень вроде бы делал всё так же: вычерпывал куски руды, загружал в лоток, отправлял в печку, подбрасывал угля, только всё у него получалось как-то не так. Чернава с улыбкой наблюдала за усердным парнем, но вскоре, немного отдохнув, снова взяла дело в свои руки, пощадив нерадивого помощника.

— Возле печи, Толмай, всегда надо ягу надевать, — пояснила девушка. — А-то сыркья или менк[69] задавят. Все бабы ягу у печи надевают. Даже летом. Сиди пока, отдыхай. И запомни на всякий случай: ничто так быстро не помогает погибели человека как работа. Этот закон для Нави, Прави и Яви[70] нашей. Бездумная работа без удовольствия, без необходимости, без собственного выбора. Никогда не делай ничего просто так, чтобы только сделано было. Такая работа быстро превратит любого мудреца в скомороха и не позволит ни о чём думать. Лучше живи, чтобы работать, а не работай, чтобы только жить.

Юноша подивился такому повороту, но возражать не стал. Он снова уселся на брёвнышко, не спуская глаз со своей новой знакомой, принявшей его запросто в этом чудном городе, куда он приехал в поисках истины. Ведь об Аркаиме давно знали в Египте, в Греции, в Месопотамии, в Индии, в Ассирии… пожалуй, нелегко будет отыскать место, где ещё не слыхали о Стране Десяти Городов, или Семиречье, или же Троянском царстве.

— А скажи, Нава… — вопрос давно мучил Толмая, только он никак не решался спросить, немного стесняясь происшедшего с ним. — А скажи, вот я ехал сюда и когда въехал на мост через Сынташту, вдруг из воды вынырнуло волосатое бревно и поплыло против течения. Что это было?

— Да ты, поди, испужался, варнак, — засмеялась девушка. — Это, верно, аджина[71] был. Он только из воды приходит. Я тебя как-нибудь сведу на болото, увидишь их, снова испужаешься и уедешь к себе в Месопотамию шёлком торговать.

— Не уеду! — насупился Толмай. — Не к тебе ехал, не тебе прогонять! А реку Стикс всё одно отыщу. Говорят, там камень бел-горюч. Не поможешь, сам отыщу! На баб надёжи никакой, только на язык горазды. А языком делу не поможешь, как пить дать!

— Ух, ты, какой обидчивый, — усмехнулась Чернава. — В Тёмное царство и у нас ход есть, и у вас. Искал плохо. Говорят, каждый, отмеченный Богом, должен скрозь нижнее царство пройти. Покажу я тебе, всё покажу. Как дойти к Алатырь-камню, как перебраться через реку Смородину. Только ты, не поймав горлицу, уже кушаешь? Не спеши пока. У нас в Игримском болоте царь-Горыныч живёт. Вот наши бабы ягу-то и надевают, чтобы в болото не утащили. У нечисти повадки проказные, что поделаешь: нелюди.

— Зачем же вы им хозяйничать здесь позволяете? — проворчал юноша. — Не лучше ли гнать их метлой поганой?

— Умный какой! От них только оберёг спасает, — она показала на крест, высившийся на маковке городской пирамиды. — Все наши гостеньки по такому оберёгу с собой увозят. Одни вавилонские только не увезли. Ох, чую, накажет их Господь за грех такой.

— У нас Бога Эя[72] зовут, — опустил глаза юноша.

— Да Бог-то один, как ни зови, я тебе уже говорила. Придёт Он и к вам когда-то. Сам придёт.

— А откуда ты знаешь? — прищурился Толмай.

— Сорока на хвосте принесла, — улыбнулась девушка. — Поживи у нас, научишься с сороками байками делиться. А когда время придёт с царь-Горынычем свидеться, я скажу, не замаю.

— А кто у вас земной царь? — полюбопытствовал парень. — Я который день здесь, а ни князей, ни жрецов не видывал. Храм есть, пирамида есть, а вот молитвенников — как ветром сдуло.

— Мы не с царём живём, а с Господом, — серьёзно ответила Чернава. — Но это очень уж нелюдям не по нраву, вот и звереют. Гиперборейцы им как кость в горле! А ведь ангелами были когда-то. Сами себе кусок выбрали, сами откусили, сами опростоволосились. А у нас другая жизнь. У нас, кто стыдится непостыдного и не стыдится бесстыдного, тот вступает на путь погибели[73]. Ежели ты с чистой душой да непуганый, то царь-Горыныч не тронет. Даже помилует: сведёт тебя с Инанной вашей по-дружески. Ты тогда ворон не лови и трясогузкой не прикидывайся. Что даётся раз в жизни, то не отнимается, ежели поднимешь. Ведь не даёт Господь того, что не сможешь унести.

Она замолчала, продолжая подкладывать в жёлоб руду. Та медленно, нехотя скатывалась в сердцевину печи, где посреди огня стоял чан, который плавил руду и отстранял «несъедобные» куски.

— А как же печь у тебя без мехов работает, Нава? — поинтересовался Толмай.