Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единорог поднялся к месту, на котором сидела Мэг-судомойка, и склонил перед нею главу. Он грациозно выгнул шею, так что жемчужный рог указывал в землю у ее ног, и, приветствуя Мэг, легко поскреб серебряным копытцем вереск. Мэг забыла о слезах. Сделав королевский приветственный жест, она протянула к животному руку.
– Приблизься, единорог, – сказала она. – И если желаешь, положи мне на лоно свой рог.
Единорог легонько заржал и снова поскреб землю копытом. Затем, очень осторожно, он опустился сначала на одно колено, потом на другое, пока не оказался склоненным пред нею. Застыв в этой позе, он посмотрел на нее снизу вверх своими тающими глазами и наконец опустил ей на колени голову. Он искательно глядел на нее и терся белой, плоской щекой о гладкую ткань ее платья. Глаза его закатились, показав ослепительные белки. Застенчиво опустив на землю круп, он улегся и лежал совершенно спокойно, глядя вверх на ее лицо. Из глаз его струилось доверие, он чуть приподнял переднюю ногу, словно желая ударить в землю копытом. То было лишь легкое движение воздуха, сказавшее: «Теперь удели мне внимание. Подари мне любовь. Пожалуйста, погладь мою гриву, ладно?»
Агравейн, сидевший в засаде, издал какой-то сдавленный сип и через миг уже мчался к единорогу, сжимая в руках отточенную кабанью пику. Прочие мальчики, сидя на корточках, вытянули шеи и следили за ним.
Добежав до единорога, Агравейн принялся колоть его пикой, спереди, сзади, в живот, под ребра. Он колол и визжал, а единорог с мукой смотрел на Мэг. Она казалась заколдованной, неспособной двинуть рукой. Видимо, и единорог не мог пошевелиться из-за ладони, мягко сжимавшей его рог. Кровь из ран, нанесенных пикою Агравейна, струилась по иссиня-белому ворсу шкуры.
Гарет припустился бегом, следом за ним Гавейн. Последним бежал Гахерис, глупый, не знающий, что предпринять.
– Стой! – кричал Гарет. – Отпусти его! Стой! Стой!
Гавейн подоспел первым как раз в то мгновение, когда пика Агравейна вошла в единорога под пятым ребром. Зверь содрогнулся. Трепет прошел по всему его телу, он далеко вытянул задние ноги. Они почти выпрямились, как если бы он совершал самый большой в своей жизни прыжок, и затем задрожали в смертельной агонии. Все это время глаза его не отрывались от глаз Мэг, и она по-прежнему глядела вниз, на него.
– Что ты делаешь? – завопил Гавейн. – Оставь его. Не причиняй ему зла.
– Ох, единорог, – прошептала Мэг.
Задние ноги единорога вытянулись, дрожь в них стихала. Голова его упала Мэг на колени. Ноги в последний раз дернулись и застыли, и синеватые веки поднялись, наполовину скрывая глаза. Он лежал неподвижно.
– Что ты наделал? – воскликнул Гарет. – Ты же убил его. Он был так прекрасен.
Агравейн завыл дурным голосом:
– Эта девчонка была моей матерью. Он положил ей голову на колени. Он должен был умереть.
– Мы же договорились, что сохраним его, – вопил Гавейн. – Что отведем его домой и нас допустят к ужину.
– Бедный единорог, – сказала Мэг.
– Посмотрите, – сказал Гахерис. – Боюсь, он подох.
Гарет встал лицом к лицу с Агравейном, бывшим на три года старше его и способным свалить его наземь одним ударом.
– Зачем ты это сделал? – спросил он. – Убийца. Такой был чудесный единорог. Зачем ты его убил?
– Его голова лежала на коленях у нашей матери.
– Он же не хотел причинить ей вреда. У него копыта были серебряные.
– Он был единорогом, и его полагалось убить. И Мэг мне тоже нужно было убить.
– Ты предатель, – сказал Гавейн. – Мы бы отвели его домой, и нас допустили бы к ужину.
– Как бы там ни было, – сказал Гахерис, – теперь он подох.
Мэг наклонила голову над белой челкой единорога и тут же снова заплакала.
Гарет поглаживал голову единорога. Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть слезы. Гладя голову, он обнаружил, какая у единорога была мягкая и ровная шкура. Он увидел вблизи глаза зверя, теперь быстро тускнеющие, и всей душой ощутил, что случилась трагедия.
– Ну, во всяком случае теперь он подох, – в третий раз повторил Гахерис. – Так что лучше нам оттащить его домой.
– Все-таки мы изловили его, – сказал Гавейн, в сознании которого забрезжило чудо, совершенное ими.
– Скотину такую, – сказал Агравейн.
– Мы же поймали его! Мы сами!
– Сэр Груммор ни одного не поймал.
– А мы поймали.
Гавейн уже позабыл, как ему жалко было единорога. Он заплясал вокруг тела, размахивая пикой и испуская жуткие, пронзительные вопли.
– Надо его выпотрошить, – сказал Гахерис. – Мы должны все сделать как следует, – вырезать требуху, взвалить его на пони и отвезти домой, в замок, как настоящие охотники.
– И тогда она будет довольна!
– Она скажет: «Господня нога! Какие у меня выросли могучие сыновья!»
– И нам позволят вести себя, как сэру Груммору и Королю Пеллинору. Теперь уж все пойдет хорошо.
– Так как его потрошат-то?
– Мы ему вырежем кишки, – сказал Агравейн.
Гарет встал и пошел в сторону вересковых зарослей. Он сказал:
– Не хочу я его потрошить. А ты, Мэг?
Мэг, ощущавшая тошноту, не ответила. Гарет развязал ее косы, и она вдруг рванулась и изо всей мочи побежала прочь от страшного места, к замку. Гарет кинулся следом.
– Мэг, Мэг! – звал он. – Подожди меня. Не убегай.
Но Мэг все бежала, быстро, как Анталоп, мелькали голые ноги, и Гарет сдался. Он упал в вереск и от всей души заплакал, сам не зная почему.
А у трех потрошителей дело шло худо. Они принялись подрезать шкуру на брюхе, но не зная, как это толком делается, проткнули кишки. Чувствовали они себя преотвратно, а зверь, еще недавно прекрасный, стал теперь грязным и мерзким. Каждый из них на свой манер питал к единорогу любовь, включая и Агравейна, чьи чувства были особенно путаными, и чем более виновными ощущали они себя за порчу его красоты, тем сильнее его ненавидели за эту свою вину. Особенно сильную ненависть к мертвому телу испытывал Гавейн. Он ненавидел его за то, что оно мертвое, за то, что оно когда-то было прекрасным, за то, что он ощущал себя подлой скотиной. Он любил зверя и сам же помог завлечь его в ловушку, и теперь оставалось лишь излить свой стыд и ненависть к себе на труп. Он рубил этот труп, и резал, и чувствовал, что
