Снежный путь - Роман Ваалгин

Он бесцельно слонялся по этажам нижних уровней, провожаемый неприязненными, но в то же время и боязливыми взглядами, на которые отвечал полным равнодушием. Никто не ограничивал свободы его перемещений, но очень скоро он убедился, что только по нижним уровням. Когда он подошёл к одной из лестниц, ведущей на верхние уровни, дорогу ему загородила пара неизвестно откуда взявшихся стражей, положивших руки на рукояти ножей. И, хотя они и жутко боялись Псов, что видно было по их затравленным взглядам, но всё же потребовали от Охотника хриплыми голосами, чтобы он даже не думал выйти за пределы той территории, на которой он в настоящий момент проживает. Он на это молча развернулся и пошёл неторопливым шагом обратно.

Много говорил с Сарой и Хаимом на самые разные темы, выяснив вдруг, что Хаим — очень интересный собеседник, хоть и смешной местами ввиду горячности молодости и непоколебимой по той же причине уверенности в правоте им излагаемого, а Сара — далеко не такая послушная и забитая овечка, затурканная жизнью, какой выглядела при посторонних. А уж как она вертела Хаимом — просто загляденье. Да и парнишка явно к ней неровно дышал. Она вроде бы как не отвечала ему отказом или какой-то явной невзаимностью, но Охотника смущали заинтересованные взгляды, что она время от времени бросала на него — на Охотника. Сам он тоже время от времени внимательно её разглядывал, когда ни она, ни Хаим этого не видели, но составлять какую-либо конкуренцию парню не хотел, считая себя в какой-то мере ему обязанным.

От них он и узнал, что оказывается каждый житель Ковчега привязан к тому уровню, на котором проживает. Причём слететь на более нижний уровень — это запросто, а вот подняться вверх — задачка ещё та. Также он узнал, что подавляющее большинство не считает такое положение вещей ограничением личной свободы. Как раз наоборот — самым оптимальным способом существования. Хотя бы потому, что наверху, в открытом мире, — диавольские искушения и соблазны. А в «Ковчеге» — всё привычно и по правильному. Жители нижних уровней попадали на верхние только на время богослужений и назидательных казней. И то только потому, что кормчие, справлявшие и то и другое, и храмовники, им в этом помогающие, а заодно осуществляющие и охранные функции, боялись ходить на нижние уровни, где случайно приблудившийся кислотный червь запросто мог ими и закусить.

Но самое интересное начиналось тогда, когда Хаим учил Охотника базовому лексикону Псов Войны, которые в этом процессе принимали самое деятельное участие. Скоро Охотник стал вполне сносно понимать Псов, а Псы его. В результате все радовались как дети — и сам Охотник, и Псы, и Хаим, и даже Сара, на них глядя.

Что он ещё делал, так это усиленно ел, пил питательные напитки, не желая даже знать — из чего они изготовлены, и до изнеможения занимался физическими упражнениями, старательно восстанавливая форму. И уже через полторы недели связки снова стали как хорошо настроенные струны, а мышцы снова покрылись прожилками и даже в расслабленном состоянии были очень упругими, а когда он их напрягал, так вообще твёрдыми, как гранит.

Время от времени он заставлял Хаима бросаться на себя с кулаками, забавляясь тем, что тот никак не может по нему попасть. Хаим сопел, пыхтел, но у него так ничего и не получалось. Потом к этой забаве стала присоединяться и Сара. На пару с Хаимом они гоняли его по комнате, а он скакал, как сайгак и вертелся ужом на сковородке. Псы же носились вокруг и радостно лаяли. А потом тоже стали помогать людям, пытаясь тяпнуть его за ноги или наддать лапой.

Несколько раз они рычащим, сопящим и топающим клубком вываливались наружу — во внешний коридор и продолжали, забыв обо всём, веселиться там. Это приводило к тому, что все, кто там находился, разбегались по своим комнатам-отсекам и старательно запирались.

После этого Охотник вечерами ходил по коридорам, стучал в запертые двери и извинялся. Но в ответ слышал, как правило, — «Изыди, исчадье адово!», — что его очень веселило.

Последний его день пребывания в «Ковчеге» тоже ничем особым не выделялся. Вплоть до того момента, пока он не вернулся с очередной прогулки, но не застал в комнате, как обычно, улыбающихся его возвращению Хаима и Сару. Он удивился и вышел в коридор — посмотреть, где они могут быть. Но вместо них увидел только оскалившую гнилые зубы растрёпанную старуху, которая при его появлении захромала прочь.

Он догнал её и загородил ей дорогу. Старуха в ответ на это прижалась к стенке и, дергая из стороны в сторону бельмастыми глазами, будто читая одну ей ведомую книгу, зашепелявила:

— Я ничего тебе не скажу, ничего, ничегошеньки, не скажу, не скажу, не скажу…

— Вот как? — Спокойно поинтересовался Охотник. — Значит тебе есть чего сказать?

— Ничего, ничего, ничего… — продолжала старуха.

— А ты знаешь, бабушка, что мои пёсики очень прожорливы?

Старуха резко замолчала, покосилась на Псов, потом начала вжиматься в стенку. Губы её затряслись, а глаза стали совершенно безумными. Охотник, глядя на неё, сильно засомневался, что Святая правильно оценивает ситуацию с перекрёстными зачатиями. Тем не менее, он мягким голосом продолжил:

— И уже долгое время они не кушали ничего, кроме перемороженного мяса, в котором уже ни вкуса, ни жизни… Им бы чего-нибудь эдакого… с тёплой кровушкой… пусть и старенькой…

Старуха сползла на пол и дёрнула рукой, видимо пытаясь перекреститься, но Поллукс навис на дней и оскалил зубы. Старуха замерла, а её губы часто зашевелились, шепча молитву.

— Ну так что, бабушка, — участливо спросил Охотник, опасаясь только одного — как бы старую, выжившую из ума ведьму удар не хватил, — ты случайно не видела Хаима и Сару?

— Храмовники, храмовники, храмовники… — заторопилась старуха, — увели, увели, увели…

— Куда? — Как можно мягче поинтересовался он.

— Верхний Храм, Храм Праздников и Казней, казней, казней…

Охотник похолодел.

— Казней?

— Да, да, да! — Старуха ощерилась. — Их казнят, казнят, казнят! Во имя Бога нашего всеблагого, во имя отца, сына и святого духа, аминь, аминь, аминь…

— За что их должны казнить? — Металлическим голосом спросил он.

— Ты проклят, проклят, проклят! Они были с тобой. Долго, долго, очень долго. Теперь они порченые! Тоже проклятые! Как и ты, как ты, как ты…

Старуха плюнула ему под ноги. Он же резко наклонился, схватил её за седые засаленные патлы, запрокинул ей голову и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Где Храм?

— Не знаю, не знаю, не знаю. Этого не знаю. Наверху. Но больше не знаю,