Унтовое войско - Виктор Сергеев

Взял я портфель с бумагами и поехал к генералу, а от него к военному министру. От него — к наследнику и к великому князю. Все они спрашивали, как и что было.

Назавтра поутру повезли меня к государю. Сначала встретил меня флигель-адъютант, усадил в приемной. «Вот тут, — показывает, — кабинет царя, а тут покои наследника Александра».

Государь принял меня стоя. Видно, что он любит дисциплину и ее исполнения от всех требует. Спросил про вас, ваше превосходительство: «Как губернатор, что с ним?» Я ответил все как есть. Он был доволен, улыбнулся и сказал: «К моему дню рождения все молодцы ездят в Петербург за наградами. Может и твой губернатор приехать, да только его награда — в истории, а следовательно, и ехать ему, пожалуй, незачем с его здоровьем».

Муравьев задумался, перечитал вслух:

— «…Да только его награда — в истории, а следовательно, и ехать ему, пожалуй, незачем…»

Вот и понимай, как хочешь. Искренен ли государь?

«Мне надобно здесь остаться еще лет на пять, — подумал Муравьев. — И принесу эту жертву для России».

Сегодня с самого утра у генерала аудиенции и представления. То тот, то этот…

Пожаловал архиепископ Афанасий. Шуршал бархатом позолоченной рясы, распространяя по кабинету запах ладана. Повел велеречивую беседу.

С неописуемой радостью честь имею поздравить вас с дивною, славною и нечаемою победой на Камчатке! Спасибо, владыко, — ответил Муравьев. — Смею надеяться, что православная церковь восславит храбрых воинов.

Архиепископ загремел торжествующим басом:

— Церковь в единении с вами, генерал. Слава и благодарение господу богу, что даровал силу и крепость нашим камчатским героям. Кто теперь не видит, генерал, что если бы не сплыли и не сплавили с собою по Амуру оружие и воинство христово, то теперь в Петропавловском порту были бы одни головни да пепел. И потому православная церковь радуется открытию Амура. Столь благовременно… Ой как благовременно! Радуется церковь и спасению Камчатки, а сие все опять же от пользы открытия Амура. Честь и слава вам, генерал, как главному исполнителю всего этого… — он перекрестил Муравьева, протянул крест для целования. — Слава богу за все и про все!

Муравьев приложился губами к архиепископскому кресту, улыбаясь, проговорил:

— Благодарю, владыко, за искреннее архипастырское приветствие. Я радуюсь победе в Петропавловском порту прежде всего как русский, а уж потом как губернатор.

После архиепископа заявился кяхтинский градоначальник. Опять пошли поздравления. Хотя Муравьев и недолюбливал кяхтинского гостя за его мелкое интриганство — глупую переписку с министром иностранных дел, скрываемую от него, все же приятно слышать откровения:

— Ваше превосходительство! Россия вам и только вам обязана сохранением Камчатки. Ваши труды и хлопоты не пропадут зазря.

Генерал спросил:

— Не слыхать ли что от маймаченских китайцев? Как они там? Про нашу победу под Петропавловском… Не слыхать? Как они?

Градоначальник заулыбался:

— Как не слыхать, ваше превосходительство! Китайцы предовольны. Манджурские офицеры поздравляли наших на границе. Сам видел и слышал. Приехали на досмотр товаров и… поздравляли.

— Велики ли чином эти офицеры? Сколько на шапках шариков?

— Сколько? Помню, что шапочки этакие… маленькие… с шариками, куртки синие. А шариков сколько? Виноват! Передавали они, ваше превосходительство, что айгуньский амбань похвалялся у себя в городе перед народом… на ярмарке похвалялся… будто бы он нарочно пропустил русских, чтобы те побили «рыжих» на Камчатке.

После обеда генерал принял чиновника по особым поручениям Михаила Волконского. Тот пришел сияющий, довольный. Как же! Исполнил наказ Николая Николаевича. Весь месяц мыкался по селам и улусам, надрывал горло на казачьих и мужичьих сходах, хвалил житье на Амуре, обещал генеральские милости переселенцам.

Волконский доложил, что он ездил в Хориискую степную думу. Собирал там родовичей с улусов, просил у бурят помощи.

Муравьев, блеснув глазами, встрепенулся:

— Славно тебя господь бог надоумил, светлая твоя голова. И что же те буряты?..

— Ваше превосходительство, — прерывающимся голосом докладывал Волконский, — буряты дали пятьсот шестьдесят быков и коров. Все быки и коровы клеймены… как положено… клеймом амурской экспедиции.

— Это что еще за клеймо? — весело спросил генерал.

— А буряты стояли на том, чтобы имелось клеймо… для сохранности. Ну, я и велел выжечь тому скоту на левом стегне букву «А». Стало быть — Амур.

— Молодец ты! Всему этому я душевно радуюсь и вижу, что дело со вторым сплавом пойдет на лад. Но знай, Мишенька, трудна жизнь и до сих пор, хотя и есть всюду успехи. Причина простая: завистников много. Мне надобно все же прослужить тут лет пять, а без того заглохнет дело Амура.

— Что вы… пять лет, ваше превосходительство, как можно-с! Мы вас… народ вас не отпустит, призовет…

— Ну, так уж и призовет…

— Истинно! Как же тут без вас?

— Надеюсь, что выпустят меня на отдых — одно, чего могу желать, а повышений для меня уже нет да и не надо мне ничего.

— Оставить свое имя в истории!

Муравьев, улыбаясь, махнул рукой:

— Знаю, знаю, что скажешь! Не хочу слушать далее. Обрадовал ты меня, не то, что старик градоначальник… Куда ни сунется, везде у него прореха. А ты вот и переселенцев выписал, и скот у бурят… Хвалю, хвалю! На вас, молодых, моя надежда. На Карсакова, Невельского, Казакевича, на тебя. Вот заготовлю формулярные списки для наград, и вплотную займемся вторым сплавом на Амур. Думаю послать Казакевича в Америку для закупки пароходов и винтовых корветов. Карсаков привезет чертежи для строительства судов. На Петровский завод корабельного инженера велю завербовать.

Муравьев поднялся из кресла.

— Ну ступай, голубчик, ступай! И у тебя заботы, и у меня заботы. Бумаг пишу много, уж так много! И писарей замучил, и сам замучился.

За ужином Екатерина Николаевна объявила мужу, что при втором сплаве по Амуру она ни за что не останется в Иркутске, а отправится с ним.

— Но как же, душа моя? — пробовал возразить Муравьев. — Мыслимо ли тебе? То, что ты путешествовала со мной в Якутск и Аян, это уже было всяким пределом для женщины…

— И я без конфуза управилась, — парировала она. — Здесь многий житель поражен, не забыль сих пор.

— Но тогда случилось просто путешествие, а нынче война! Мы плывем не для исследования и описания берегов Амура, а для того, чтобы дать отпор врагу, посягнувшему…

— Слю-ча-ется, и жены во-ю-ют, — улыбнулась Екатерина Николаевна.

Муравьев промолчал, не зная, как быть. Он прекрасно понимал ее состояние. Она, став его женой, оказалась в чужой для нее стороне без родственников, без связей.

Екатерина Николаевна умна, выдержана, тактична. Она видела, что ее муж во многом не похож на всех остальных в губернском управлении, и понимала, что ей надо как-то и в чем-то не походить на жен чиновников и военных, окружавших ее мужа. Эту задачу она разрешила для себя просто: почти не показывалась в женском обществе, вела себя несколько небрежно, как бы ничуть не заботясь о том впечатлении, какое она могла оставить. Вдобавок ко всему — что немало шокировало иркутских сановниц — она держала самый малый штат прислуги. Ее путешествие на берега океана произвело внушительное впечатление. Львицы иркутского общества были не столько восхищены, сколько уязвлены и придумывали все, что угодно, лишь бы выставить в невыгодном свете ее камчатский вояж. Но какое там! Не одно юное сердечко трепетало от восторга при появлении Екатерины Николаевны на городской улице. Она выделялась в городе тем, что старалась почаще ходить пешком. Гимназисты и гимназистки готовы были ее обожать, но… тут случилась эта война, и Екатерина Николаевна испытала на себе враждебность, пересуды, косые взгляды.

Если прежде, до войны, ее уединение, скромность и простоту воспринимали как блажь губернаторши, то теперь, с открытием военных действий против Англии и Франции, стали злословить по поводу ее образа жизни. Постарались тут и недоброжелатели Николая Николаевича из старых чиновников, которых он не жаловал, и горячие головы, умеющие и желающие без всякого для себя риска и неудобства прослыть архипатриотами.

Пока Муравьев плыл по Амуру, пока добирался из Аяна домой через Якутск, жена его жила на даче под Иркутском — на Кузнецовской заимке. В городе она уже не могла оставаться, в ее присутствии офицеры обсуждали возможности взятия… Парижа. И это делалось специально для нее. Хотя какой уж там Париж, когда война развертывалась в Крыму да еще и неудачно…

Екатерина Николаевна, узнав от Михаила Волконского, что Муравьев выехал из Якутска, не утерпела — кинулась встречать мужа. Со своей горничной и казаками плыла она на весельной лодке, затем пересела на пароход. Встретила мужа в Киренске.