Унтовое войско - Виктор Сергеев

Прежнего государя опасаться за самовольное оставление Петропавловского порта не приходилось… Новому же государю, может, не до этого, не до Муравьева, не до Камчатки… А там, глядишь, забудется, пройдет, обойдется. Черт не выдаст, свинья не съест.

В Сретенске Муравьев получил известие, что к городу подходят два транспорта собственных его превосходительства вещей.

— Что за вещи? Кто собрал, приказал? — обратился он к жене.

— Надо распаковать, — невинно пожимала плечами Екатерина Николаевна.

— Это вы все с Карсаковым подстроили… что-то он мне хвастался комфортом плашкоута. Дворец на воде устроить вздумали? Разубраться захотели?

У генерала задергалось веко, он быстро заходил по комнате.

Вошел гонец от Карсакова и протянул генералу письмо. Муравьев прочитал, расстроился вовсе, забыв о транспортах с вещами.

— Какое несчастье, Катенька! Три топографа ушли под лед и вместе с ними весь инструмент. Опрометчивость и неосторожность очевидная: плыть ночью по реке, когда лед идет… А ведь берегом есть дорога.

Дежурный адъютант вставил:

— Эта дорога весьма опасна, ваше превосходительство. Даже местные туземцы…

— Ах, оставьте! Всякая дорога, она на то и дорога, чтобы по ней передвигаться. Кто-то же ее протоптал, не архангелы же с херувимами…

Похрустел суставами пальцев, нахмурился:

— Но уж прошлого не воротим. А остается только по возможности снабдить экспедицию нашу полными средствами топографическими и команду из топографов вызвать сюда взамен тех… А я отправляюсь в Нерчинск. Там строятся суда, все решается там.

Екатерина Николаевна округлила глаза:

— Но всюду плывет лед. Как же ты?

— А я верхом.

— Но господин адъютант опасается, что…

Муравьев встал, одернул походный сюртук и проговорил по-французски:

— А мы, милая моя, не на пикник собрались. Война-с! Сидела бы дома с этими… индюшками, болтала бы там о достоинстве духов фирмы «Гарлен», примеряла бы шляпки от мадемуазель Лежен. Да и то еще добавлю… пора тебе, душа моя, перечесываться. В сплаве не до бальных причесок, не до пеньюаров и папильоток!

— Напрасно так дурно обо мне судишь, я этого не заслужила, — с обидой отозвалась Екатерина Николаевна. — Я жена солдата, и мне те индюшки не компания.

— Ну вот и славно! — вдруг повеселел Муравьев. — Собирайся принимать свои транспорты и распорядись, что и куда сгружать. Раз жена солдата… мешай дело с бездельем — с ума не сойдешь. А я завтра же отправлюсь в Нерчинск.

Муравьев ехал верхом в генеральской шинели с малиновым подкладом и собольим воротником. Сверху надел брезентовую разлетайку. Глаза у него припухли от усталости. Который день в седле… Впереди на низкорослой лошаденке сутулился казак-проводник.

Тропа извивалась среди сосен, накрапывал дождь, клочья тумана висели на гребнях скал, на ветках деревьев. Чем выше поднимались путники, тем сильнее редел лес. Скоро начали попадаться в изобилии камни. Вершина горы была вся сплошь усеяна глыбами гранита. Дождь, поливший как из ведра, не вызвал, однако, ни ручьев, ни озерков, ни потоков. Вода сразу же терялась между глыбами и текла под камнями и разлапистыми кореньями давно поваленных бурей сосен, спадая куда-то по склонам.

При спуске сошли с лошадей, повели их в поводу. Муравьев увидел совсем близко пенный поток, кативший с громом камни, куски льда и обломки деревьев.

Внизу шумела горная река. Дно ее сплошь покрыто льдом, вода бурлила, стремительные ее струи были опасны. Проводник, перекрестясь, вошел в воду. Лошадь его заупрямилась, он крикнул на нее:

— Но-о, побалуй у меня! Лешой!

Муравьев, прежде чем сделать шаг, смотрел, куда ставить ногу. Надо искать подводный камень или корягу или затонувшее дерево, чтобы было на что опереться, а если собьет течением, то и было бы за что ухватиться.

Зеленоватая прозрачная вода летела между камней, выплескивала седые волны, вихристые буруны крутились на стрежне, неподалеку от брода, где двигались проводник и генерал.

На берегу генерал спросил у проводника, давно ли тот служит и не бывает ли тут каких бед.

— Служу-то я давно, ваше пред-дит-ство. Кордонные казаки мы. Испокон веку обязаны выставлять пристойное число проводников. А беды у нас какие? Рази неурожай, либо кто помре…

— Я не о том. На тропах тут, на реках… Не бывало ли чего?

Проводник расправил бороду, подумал.

— Тут-то? Дак ведь… Как не бывало! У нас туточко всяко бывало!

Они расседлали лошадей и пустили их пастись.

После того как загорел костер, проводник заговорил:

— Знал я одного, барин, ваше генеральское величество, офицера. Не скажу, чтобы он сердит был или со злым умыслом, не-ет. А что за ним водилось? Пра слово — водилось. Звали его Петр Ильич Ваганов. Из поручиков он. Все чего-то на реках да в тайге искал, мерял… В бумагу помещал то, что его занимало, то, что ему любопытственно.

— Петр Ильич? Ваганов?

— Истинно. Отродясь не врал, барин, ваше генеральское…

— Зови меня просто — Николай Николаевич. Мы тут вдвоем.

— Как угодно, слушаюсь! Знавал я, Егорыч, того Ваганова. Служил он у меня.

— Ну-у?! — покрутил-повертел головой проводник. — Можа, мне и не сказывать далее?

Муравьев улыбнулся, подавая проводнику папуху табаку.

— Отчего же? Сказывай.

Проводник раскурил трубку, покосился на пасущихся лошадей, перекрестил в зевоте рот.

— Он не худ офицер был, царство ему небесное, а только более я бы с ним не поехал. Он мне, Николай Николаич, однех патронов подарил на весь патронташ, а я бы все едино с ним не поехал. Да-а.

— Да что было-то у тебя с ним?

— Вот эти беды-то и были. О чем вы меня спрошали давеча. Меня ранее-то в тайге пальцем никто не трагивал, а тут довелось пережить-вынести… Лет эдак пять тому назад, осенью уж, повадился он в здешние места кажин день наезжать. По обычаю своему, все что-то ищет да в книжку, как дьячок за здравие либо за упокой, вписывает. — Казак оглянулся на лошадей, крикнул более по привычке, нежели по нужде: — Тпр-ры! Стой, лешой! — Он вздохнул, опять перекрестил в зевке густо заросший волосами рот и продолжил: — Ехали мы с ним как-то… недалече тут. Он и бает мне: «Сходил бы ты, Егорыч, на гари, убил тетерева. Что-то мяса тетерочного душа просит». Ну я и отвечаю ему: «Отчего, барин, не сходить, схожу, раз душа просит». А самому что-то неохота идти на гари. Сердце недоброе чует. Петр Ильич посмеивается: «Ты вернешься, а я чай вскипячу, жареной воды напьемся». Пошел я за тетеревом, а угодил в медвежью ловушку…

— Но-о! — удивленно воскликнул Муравьев, подвигаясь ближе к рассказчику.

— Да-а, в самую ловушку. И как я ее не разглядел, до се в толк не возьму. А вот как теперяче думаю, что это нечистая сила повела. Она всегда за Петром Ильичем хаживала, эта нечистая сила. Пазгануло как меня по спине… свету белого не взвидел. По всей правде хрястнуло. Сверху-то на меня пали два бревна. Поставлены на матерого медведя, а угодили в меня. Только и спасло от смерти, что скользом одно бревно чикнуло. Да и то ведь я стоймя шел, а медведко-то должон появиться тут на всех своих четырех. Ну, тут уж не до тетерки. Еле-еле-елешеньки добрался я до Петра Ильича. Ноги вовсе почитай что отказались служить. Какой где ярик, взгорбок — хожу по-пластунски. На кордоне отлежался. Казаки в бане меня парили, кости отогревали, мяли, давили, растягивали. Ниче, выжил. Наш брат живучий.

Вдругорядь приезжает как-то Петр Ильич с монгольской границы. Сказывает, что послан в Нерчинск для срочного заказа. В Агинском селении лошадь его попала ногой в сусличью нору. В степной думе нарядили ему лошадь с телегой и ямщиком. Доехали они до нашего этапа. Петр Ильич ямщика отпустил, вознаградив его милостиво и достойно. «Хочу, — говорит, — Егорыч, с тобой поехать. Проведи самой короткой тропой до Нерчинска. Надо мне там заморскую птицу пымать, как бы не улетела за границу».

— То был мой приказ, — вставил Муравьев.

— Но-о?! — удивился проводник. — Ишь ты, како дело! А нам-то где про это знать? Ваганов пошептался с нашим хорунжим, мне показал палец на губах: «Чи-чи! Молчок!» Спозаранку выехали. До речки Зергелей мшанными болотами кое-как доплюхтались, и тут у меня опять сердце чует неладное. Речка разлилась, сроду такой воды не видывал. А тут еще Петр Ильич заприбаливать начал в пути. То в голове жар, то холодно ему. «Верхами, — баю, — не поедем, барин, остудиться недолго. Близко тут буряты кочуют, либо орочоны, дымок я видел, возьму у них телегу». Он согласился. Добыл я телегу у кочующего бурята, а сердце все едино вещует — добром не кончится переправа. «Может, — советую, — двинем выше по Зергелею, тамотко верстах в тридцати лавы есть, подобру-поздорову переберемся» — «Нет, — отвечает, — как бы не опоздать в Нерчинск, я тороплюсь».