Чернильный орешек - Синтия Хэррод-Иглз

Когда королевское войско только оказалось запертым в Йорке, Анна с горечью жаловалась каждому, кто готов был ее выслушать, что теперь-де они никогда уж больше не увидят никого из друзей Фрэнсиса… да и самого Фрэнсиса, добавляла она, как бы с некоторым опозданием вспомнив и о нем. На самом деле она не ожидала, что осада помешает Рейнольду Саймондсу заехать навестить ее. Анна настолько была уверена в его бесстрашии, что даже не сомневалась – уж он-то найдет какой-нибудь способ выскользнуть из осажденного города и прискакать к ней, быть может, глубокой ночью. Поэтому она жила, ожидая со дня на день какой-либо весточки. В помещении для больных она старалась трудиться как можно меньше, да и это немногое делала с неохотой, демонстративно давая всем понять, что, с ее точки зрения, негоже роялистам оказывать помощь мятежникам, пусть даже и раненым. Тот факт, что ее сестра и мать возились с ними долго и терпеливо, не производил на Анну абсолютно никакого впечатления, и она не прекращала высказывать бестактные замечания, пока Лия не пригрозила отшлепать ее.

Но когда осада затянулась на несколько недель, а от ее возлюбленного не прилетело ни словечка, Анна попритихла. А потом, когда прошло еще немало времени, она стала бледнеть, ее то и дело тошнило. Лия обратила внимание на ее состояние, но была слишком занята и расстроена и приписала это мрачному настроению девушки. Заметила и Гетта, но она всегда остерегалась острого язычка Анны и потому предпочла подождать, пока та сама не доверится, чем лезть с расспросами.

Впрочем, когда на смену апрелю пришел ласковый сверкающий май, у Гетты появилось вдоволь прочих вещей, занимавших ее мысли. Помимо работы с ранеными – а к ним постоянно привозили то одного, то сразу двоих – она была поглощена своей крепнувшей дружбой с Карлом Хобартом. Пока он лежал в постели, она проводила все свое свободное время, сидя подле него и разговором облегчая боль и утомительность его положения. А едва он стал подниматься, Гетта помогала ему ходить. К этому времени они уже хорошо узнали друг друга, и Гетту просто изумляло, что, принадлежа к противоборствующим сторонам, они могут иметь так много общего. Во время одной из его первых попыток, прихрамывая, пройтись, она подставила ему свое плечо и провела из столовой в гостиную, чтобы показать Карлу доблестный герб Морлэндов над камином.

– Наш девиз, как видите, «Верность», – сказала она, пока Карл, облокотившись о каминную доску, с восхищением разглядывал старинную живопись. – Позор любому из Морлэндов, кто не будет хранить верность и преданность.

Карл кивнул.

– Да, я тоже считаю, что человек должен быть верен… вот только чему верен?

– Как чему… своему повелителю.

– А чему еще? Господу?

– Конечно.

– Ага… значит, человек должен следовать истинной вере и сторониться лжепророков. Человек должен искать истину и твердо держаться ее.

Гетта была озадачена.

– Но я так и поступаю.

Она не стала добавлять: «Это вот вас и сбили с пути истинного лжепророки». Для подобного замечания Гетта была слишком вежливой девушкой.

– Нет-нет, – страстно сказал Карл, – вы исповедуете старую религию, которая затуманена и запутана ритуалами, а они незаметно, шаг за шагом, далеко отошли от подлинной истины. Единственная истина – это та, что записана в Библии, где слова самого Господа нашего и пророков, говорящих от его имени. Вот там-то мы и должны искать истину.

– Но как же мы поймем ее? – спросила Гетта.

– Ну… нам помогут священники. Это уж их задача.

– То же самое делают и наши святые отцы. Тут нет никакой разницы.

И они посмотрели друг на друга в искреннем замешательстве и молча решили переменить тему разговора, ибо каждому из них очень уж не хотелось ссориться и позволять разногласиям разводить их в разные стороны.

Как-то раз Гетта помогала ему выбраться во внутренний сад, чтобы вволю насладиться хорошей погодой.

– Повезло мне, что меня в ногу ранили, – произнес он вдруг. – Будь это рука, меня бы давно отослали назад, но им приходится держать меня здесь, пока я не смогу нормально ходить.

– А вы не хотите возвращаться в армию? – спросила Гетта, заранее зная его ответ.

Карл ухмыльнулся.

– Я бы предпочел остаться здесь. Не присесть ли нам вон там, в той беседке? Никто нас не увидит, – они сели, и Карл поудобнее вытянул ноги, а потом посмотрел на Гетту и улыбнулся так, что у нее запылали щеки. – Как хорошо быть тут вдвоем с вами, Генриетта. Вы не возражаете, что я называю вас Генриеттой, нет?

– Конечно, нет, – ответила девушка, в смущении потупив взор, а потом сказала, чтобы сменить тему разговора: – Расскажите мне о своем доме.

– Он у нас не такой большой, как этот, – начал Карл, – но мне он нравится. Там, где я живу, местность выглядит куда более тесной: улочки там узкие, деревьев очень много… Ваш Йоркшир после Кента кажется очень уж открытым и пустынным. А Кент такой очаровательный, особенно в мае. В нашем имении фруктовые сады тянутся на целые мили, а в мае все это – одна огромная цветущая пелена, вроде снега, где-то белая, а где-то розовая. Ох, вы такого и представить не можете!

Гетта теперь не сводила глаз с его лица, ее губы слегка приоткрылись, как будто она пыталась понять, что же он там видел своим мысленным взором.

– Я знаю, – проговорила она. – И я могу представить: у нас ведь тоже есть фруктовый сад. Вот когда цветут яблони…

– Да, – отозвался он, – глядя на Гетту, а потом взял ее руку, и довольно долгое время они молчали, а когда Карл заговорил снова, он почему-то забыл отпустить руку девушки.

Он рассказал ей о своем доме, о своей старой нянюшке, у которой была галка, настолько ручная, что сидела у нее прямо на запястье, да еще пила эль из ее кубка. А потом, когда галка напивалась допьяна, она плясала и читала стихи человеческим голосом. Еще сообщил ей о своем ястребе-тетеревятнике, который прилетел аж из самой Ирландии, и о своей гончей, которая была беременна, когда он уезжал. «Ах, хотел бы я узнать, как там у нее дела!» – воскликнул при этом Карл.. Рассказал и о своем маленьком братике, которому было всего два года, о сестре, умершей еще пять лет назад, такой прелестной крошке, и о своей матери…

– По-настоящему она мне не мать, моя мать умерла, родив меня. Мой отец снова женился, когда я был таким маленьким, что всегда считал ее своей матерью. Она такая хорошенькая, а за работой поет прямо как малиновка! Ах, как бы я хотел, Генриетта, чтобы вы могли познакомиться с ней – вы бы тогда ее тоже полюбили!

Лицо Генриетты стало печальным, и она осторожно освободила свою руку.

– Зато я совсем не понравилась бы ей, Карл. Ведь она считала бы меня невежественной паписткой.