Лик в бездне (сборник) - Абрахам Меррит

Она лежит на низкой постели, в гнезде из шелковых подушек. Рядом с ней огромный древний бронзовый сосуд, похожий на купель для крещения. Его гладили ладони тысячелетий, оставив глубокую патину, похожую на мягкие зеленоватые сумерки. Солнечный луч упал на сосуд, и там, куда он упал, патина засверкала, как крошечное солнце. На боках древнего сосуда странные геометрические рисунки, спирали и изгибы ли–вен — символ грома. Сосут стоит на трех ножках, на треножнике… да ведь это древний обрядовый сосуд, купель династии Танг, которую Мартин привез из Юнани несколько лет назад… она дома… ей снилось, что она была в Китае и что Мартин… что Мартин…

Она резко села и через широко раскрытую дверь посмотрела в сад. Широкие ступени полого спускаются к овальному бассейну, на берегах его гибкие ивы опускают зеленые щупальца в голубую воду, глицинии с висящими цепями цветов, белых и светло–желтых, азалии, подобные языкам пламени. Розовые лилии лежат на груди бассейна. А в дальнем конце маленькая пагода, сказочная, покрытая разноцветной черепицей, и по обе стороны пагоды стройные кипарисы, как часовые… да ведь это же их сад, сад голубой пагоды, который Мартин скопировал с того места в Юнани, где живет его друг, старый мудрый священник…

Но что–то здесь не так. Горы не такие, как вокруг их ранчо. Конические, их ровные голые склоны из розового камня окружены деревьями… похожи на огромные каменные шляпы с зелеными полями…

Она повернулась и снова осмотрела комнату. Комната широкая и длинная, но насколько длинная, ей не видно, потому что солнце, вливавшееся в высокое окно и ударявшее в древний сосуд, образовало непроницаемый занавес. Джин видела на потолке мощные балки, потемневшие от времени, со странными резными символами. Она видела слоновую кость и сверкающий лак. Низкий алтарь из зеленого гагата, странно изогнутый, на нем церемониальные предметы незнакомой формы, большой бронзовый кувшин, с крышкой в форме головы лисы…

Из тени за древним тангским сосудом показался человек. С ног до головы он одет в шелковое серебристо–голубое одеяние, на котором искусно, как паутиной, вышиты таоистские символы, а под ними, призрачно на серебряной груди, голова лисы. Человек лыс, лицо у него тяжелое, лишенное выражения, кожа гладкая и слегка желтоватая, как древний пергамент. Ему можно дать и шестьдесят лет — и триста. Но глаза его приковали к себе Джин Мередит. Большие, черные, подвижные, поразительно живые. Молодые глаза, противоречащие лишенному возраста тяжелому лицу. Лицо как будто маска, сквозь которую глядят эти глаза, сосредоточившие в себе всю жизнь. Это взгляд вливал в нее силу, спокойствие, уверенность, и все сомнения, все страхи, вся неясность исчезли из ее сознания. Впервые с момента нападения ее мозг стал ясным, хрустально чистым, мысли снова принадлежали только ей.

Она вспомнила, вспомнила все. Но все это как будто случилось с кем–то другим. Ей было жаль этого другого, но печали она не чувствовала. Она была спокойна. Черные молодые глаза вливали в нее спокойствие.

Она сказала:

— Я вас знаю. Вы Ю Чин, мудрый священник, которого любил мой муж. Это Храм Лис.

2

— Я Ю Чин, дочь моя. — Тот самый мужской голос, который она слышала из своего убежища во тьме.

Она попыталась встать, но снова опустилась на постель, побежденная слабостью.

Он сказал:

— Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, а теперь тебе нужно поесть. — По–английски он говорил медленно, будто не привык говорить на этом языке.

Он хлопнул в ладоши, и у зеленого сосуда сквозь столбы солнечного света скользнула женщина. Такая же лишенная возраста, как и он, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми, но и очень мудрыми. Халат покрывал ее от полной груди до колен, она была сильная, крепкая, смуглая, как будто вырезана из выдержанного дерева. В руках у нее поднос, на нем чашка с дымящейся похлебкой и овсяной хлеб.

Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее голову, прислонила к своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин увидела, что сама она обнажена, на ней только тонкая рубашка из мягкого голубого шелка, с серебристым символом лисы.

Священник кивнул, глаза его улыбались.

— Фьен–ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь. И мы поговорим.

Он вышел в широкие двери. Женщина до остатка скормила ей похлебку и хлеб. Потом ушла и вернулась с бронзовыми бутылками, в которых была горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова одела в свежую серебристо–голубую рубашку: одела на ноги сандалии, ушла. Трижды Джин принималась говорить с ней, но женщина только качала головой, отвечая на каким–то диалекте. Джин не понимала ни слова.

Солнце передвинулось с большой тангской купели. Джин лениво лежала в постели. Мозг ее был прозрачно ясен. Джин помнила все, через что прошла, но оставалась спокойной, невозмутимой, как лесной пруд, который отражает тучи, но чья поверхность остается неподвижной. Происшедшее казалось всего лишь отражением в сознании. Но под этой спокойной поверхностью скрывалось что–то безжалостное, алмазно твердое, что–то такое, что внушало бы боль и горечь, если бы Джин не знала, что это чувство будет удовлетворено.

Она вспомнила, что рассказывал ей Мартин о Ю Чине. Китаец, чьи предки были просвещенными правителями за десять столетий до того, как Человек из Галилеи был поднят на кресте; он изучал западный образ мысли в Англии и Франции, но не нашел удовлетворения своей жажде мудрости; вернулся в землю своих отцов, принял философию Лао–Цзе и уединился от мира в древнем храме в Юнани, известном как Храм Лис; с этим храмом связывались странные легенды, все в округе почитали и боялись его; здесь проводил он жизнь в размышлениях и науке.

Как же Мартин его называл? А, да, хозяин тайных забытых знаний, хозяин иллюзий. Она знала, что Мартин уважал Ю Чина больше всех людей, любил его… она подумала, не является ли женщина, ухаживавшая за ней, одной из его иллюзий… не исходит ли мир, который она ощутила, от него… может, это он сделал для нее боль и печаль иллюзиями… и, может, он поместил эти мысли в ее мозг… но думала она об этом сонно, это ее не волновало…

Он показался в дверях, подошел к ней, и опять глаза его казались источниками спокойствия, она глубоко пила из этих источников. Попыталась приподняться, приветствовать его; мозг ее ясен, но тело слабо. Он коснулся ее лба, слабость исчезла. Он сказал:

— Все хорошо, дочь моя. Теперь нам нужно поговорить. Мы пойдем в сад.

Он хлопнул в ладоши. По его сигналу появилась смуглая женщина — Фьен–ви, и с ней двое одетых в голубые одежды мужчин. Они несли кресло. Женщина подняла ее, усадила в кресло. Мужчины вынесли кресло в широкие двери, спустились по пологим ступеням к голубому бассейну. По дороге она осматривалась.