Потемкин - Ольга Елисеева

Великий князь Константин Павлович, к которому раздел о греческом языке был обращен в первую очередь, оказался весьма способным учеником. «Он… владеет четырьмя языками, — писала о нем Екатерина в сентябре 1790 года барону Гримму, — но вместо английского, на котором говорит старший, он изучал все диалекты греческого. Раз он говорит брату: "Что это за дрянные французские переводы вы читаете, братец? Я так читаю все в подлинниках". И, увидя у меня в комнате Плутарха, он сделал замечание: "Вот такое-то и такое-то место очень дурно переведено; я переведу его лучше и принесу вам". И в самом деле, он принес мне несколько отрывков, которые перевел по-своему и подписал внизу: переведено Константином»92.

Пока императрица была занята семейными делами, подбирая воспитателей и наставников для двух своих старших внуков, Потемкин торопился на Юг. В Крыму и Новорос-сии не стихала эпидемия чумы. Обстановка усугублялась еще и тем, что на приобретенные Россией земли начался стихийный приток населения из-за границы с Турцией. «Известия из Молдавии гласят, что молдаване завидуют состоянию Тавриды и что запорожцы беглые просятся паки к нам, также и вышедшие из Крыма татары назад идут»93, - предупреждала князя Екатерина 14 марта. Необходимо было принимать срочные меры по борьбе с распространением «язвы». В несохранившемся письме 5 апреля из Дубровки Григорий Александрович намекал корреспондентке, что столь желанное для нее путешествие должно быть отложено. «Скажи ты мне, друг мой, начисто, — просила Екатерина 15 апреля, — буде думаешь, что за язвою или другими препятствиями в будущем году в Херсоне побывать мне не удастся, могу тогда ехать до Киева». Какие же «другие препятствия», помимо «язвы», заставляли Григория Александровича вновь просить о передвижении сроков поездки?

Переписка с Булгаковым начала 1784 года показывает, что светлейший князь планировал совершить официальный визит в Константинополь для личного ведения переговоров. Яков Иванович приветствовал эту идею, указывая, что приезд Потемкина мог бы состояться уже будущим летом. «Здесь почитают вашу светлость нашим верховным визирем… Бытность ваша здесь принесла бы несказанную пользу нашим делам»94, - доносил посол. Едва ли князь желал, чтобы путешествие Екатерины на Юг состоялось в его отсутствие. Еще в середине 1783 года, когда Булгаков прилагал усилия к подписанию торгового договора, у Потемкина возникла мысль о заключении русско-турецкого оборонительного трактата, признававшего новые приобретения империи на Юге. «Трактаты дружбы и коммерции полезны будут, — писала ему по этому поводу Екатерина, — но оборонительный и наступательный может впутать в такие хлопоты, что сами не рады будем; это французская замашка противу Константина II»95.

Потемкин отвечал императрице на том же листе: «Это не может быть дурно и заслуживает большого внимания. Я давно извещен от самих турков, что такое дело им желательно». 10 июня 1783 года был заключен торговый договор России с Турцией, 15 (26) июня 1783 года Булгаков сообщал: «До подписания почитался он невозможным… Подписание трактата произвело здесь всеобщую радость.

Скорая размена ратификаций может еще больше послужить для желанного дел оборота»96. Видимо, Потемкин рассчитывал, опираясь на этот успех, расширить контакты с Турцией и подвести Константинополь к заключению межгосударственного соглашения, гарантировавшего владения обеих сторон. Однако Екатерина скептически относилась к этой идее. Она подозревала Францию в незаметном навязывании России подобного договора с целью предотвратить восстановление Греческой империи.

В письме Екатерины 25 апреля из Царского Села звучит плохо скрываемая тревога: «Носится слух по здешнему народу, будто язва в Херсоне по-прежнему свирепствует и будто пожрала большую часть адмиралтейских работников. Сделай милость, друг мой сердечный, примись сильной рукой за истребление херсонской язвы. Употребляй взятые меры при московском несчастии: они столь действительны были, что от сентября по декабрь истребили смертельную болезнь; прикажи Херсон расписать на части, части на кварталы, к каждому кварталу приставь надзирателей, кои за истребление язвы бы ответствовали; одним словом, возьмись за дело то, как берешься за те дела, коим неослабной успех дать хочешь; ты умеешь ведь взяться за дела, установи карантины и не упусти ни единой меры»97. Едва ли подобные напоминания были уместны. Светлейший князь в это время принимал энергичные действия по локализации очагов эпидемии98.

Однако борьба с чумой в Крыму, среди населения недавно присоединенных земель, не говорившего по-русски и не привыкшего соблюдать карантин, была затруднена по сравнению с Москвой. «Хорошо бы было, если б каждую татарскую деревню для пресечения язвы можно бы было до того довести, чтоб наблюдали обряд тот, который у нас каждая деревня наблюдает в подобном случае; скорее пресеклась бы зараза»99, - писала императрица еще в августе 1783 года. В конце мая 1784 года противоэпидемические мероприятия принесли первые плоды: чума прекратилась в Кизикермене. «Дай Боже, то же узнать скорее и об Херсоне»100, - писала Екатерина 28-го числа.

На фоне этих писем императрицы глубоким непониманием звучат слова Иосифа II, сказанные им графу Л. Се-гюру во время поездки в Крым в 1787 году: «В продолжение трех лет в этих вновь приобретенных губерниях, вследствие утомления и вредного климата болотистых мест, умерло около 50 000 человек; никто не жаловался, никто даже и не говорил об этом»101. В реальности борьба с постоянно заносимыми с турецких земель эпидемиями «язвы» и вспышками желудочно-кишечных заболеваний среди колонистов была одной из важных тем переписки Екатерины и Потемкина. Причем корреспонденты не смущались вникать в самые неприглядные подробности дела. «Весьма жалею, что в Херсоне болезни умножаются; здесь говорят, будто ни единого здорового нет, и все больны поносом, — писала императрица 27 августа 1787 года. — Вы бы запаслись в Херсоне и в тех местах, где поносы, пшеном сарацинским*… Когда оно будет дешево, тогда все будут покупать, а больных и даром накормить можно»102.

Исследования численности населения России в XVIII веке, проведенные В. М. Кабузаном, показывают, что в Херсонской губернии с 1776 года, то есть со времени управления ею Потемкиным, прирост составил 146 % и являлся самым высоким по стране. Причем основная часть — 67 % — населения была представлена государственными крестьянами. Число жителей Екатеринославской и Херсонской губерний увеличилось в эти годы со 154 до 357 тысяч человек, а Крыма (Таврической губернии) — с 36 931 души мужского пола в момент присоединения к России до 150 тысяч человек в 1790 году. Ученый отмечает, что «население быстро увеличивалось благодаря не только переселенческому движению, но и повышенному естественному приросту»103. Повышенный же прирост едва ли возможен в условиях каторжного труда и постоянного мора. Недаром Екатерина заметила, что Иосиф II «видит другими глазами»104.

* Сарацинское пшено — рис.

ГЛАВА 10 «ОБЩИЙ ВРАГ»

В 1783 году на русском поэтическом небосклоне ярко засияла звезда Гаврилы Романовича Державина. Как это часто бывает, литератор творил давно и не без успеха, но по-настоящему известным его сделало одно произведение — ода «Фелица», посвященная Екатерине II. С этого момента Державин не просто государственный чиновник, пописывающий стихи, он — первый русский поэт среди современников.

Подай, Фелица! наставленье: Как пышно и правдиво жить, Как укрощать страстей волненье И счастливым на свете быть?

Это был вопрос эпохи: как жить в свое удовольствие и избежать порока? Как сочетать богатство и праведность? Власть и счастье? О том, что подобные вещи порой несоединимы, задумывались немногие. Русский XVIII век слишком любил радости жизни и изо всех сил старался согласовать их с христианскими добродетелями, даже если «румяный окорок вестфальский» не слишком гармонировал с постным столом.

МОЛЧАНИЕ «МУРЗЫ»

Следом за «богоподобной царевной» Державин описал ее «мурз». Примечательно, что Потемкин показан из них первым:

А я, проснувшись по полудни,

Курю табак и кофе пью;

Преображая в праздник будни,

Кружу в химерах мысль мою:

То плен от персов похищаю,

То стрелы к туркам обращаю;

То, возомнив, что я султан,

Вселенну устрашаю взглядом;

То вдруг, прелыцаяся нарядом,

Скачу к портному по кафтан…

Потом выведены и братья Орловы, и генерал-прокурор А. А. Вяземский, и другие. Все они, за исключением Григория Александровича, как вспоминал сам поэт, обиделись на «сатиру». Князь же не проявил никакого неудовольствия. Между тем причины «надуться», подобно остальным, у светлейшего были. Его образ дан в нарочито сниженной трактовке. На нем лежит печать сиюминутности и несерьезности. Известна страсть князя к грандиозным зрелищам, преображающим «в праздник будни». Многие из его проектов называли «химерами». Бранили за властолюбие, в котором он будто бы уподобляется «султану», и мнимое легкомыслие…