Потемкин - Ольга Елисеева

Со следующим «случайным вельможей», можно сказать, повезло и императрице, и ее фактическому соправителю. Александр Дмитриевич Ланской был мягок, добр и нарочито не вмешивался в государственные дела. Он на 19 лет был моложе Екатерины, однако современники единодушны, отмечая искреннее чувство, которое Ланской питал к государыне. Он происходил из-под Смоленска, пользовался покровительством Потемкина, некоторое время был его адъютантом, а в 1779 году стал новым фаворитом. «Ланской молод, хорошо сложен и, говорят, человек очень покладистый, — доносил о нем Гаррис. — Это событие усилило власть Потемкина»10. Фон Герц сообщал, что новый фаворит — «добрый малый, приятен, скромен, любит заниматься немецким языком и выслушивать за это похвалы»11. Лишь двое мемуаристов были не расположены к Александру Дмитриевичу. М. М. Щербатов писал: «Каждый любовник… каким-нибудь пороком за взятые миллионы одолжил Россию… Ланской жестокосердие поставил быть в чести»12. Впрочем, памфлетист не приводит примеров жестокости Александра Дмитриевича.

Княгиня Дашкова куда говорливее. Мы уже упоминали о ее споре с Ланским по поводу «Санкт-Петербургских ведомостей». В праведном гневе княгиня произнесла тогда «пророческие слова»: «Лицо, во всех своих поступках движимое только честностью… нередко переживает те снежные или водяные пузыри, которые лопаются на его глазах… Через год, летом, Ланской умер и в буквальном смысле слова лопнул: у него лопнул живот»13. Весьма прискорбный факт, по поводу которого княгиня в «Записках» испытывает почти торжество. Что же случилось?

Со времени начала фавора прошло более четырех лет, а «случай» Ланского и не думал клониться к закату. Однако в 1784 году молодой человек подхватил скарлатину, осложнившуюся грудной жабой, и буквально угас на глазах. Екатерина была безутешна. В записках его лечащего врача Вейкар-та сказано, будто бы больной истощил свои силы приемом возбуждающих средств, вроде шпанской мушки. Но даже историк-популяризатор Валишеский подозревал, что Вей-карт обижен на Ланского за то, что тот предпочел ему русского врача Соболевского14. К несчастью, услуги последнего не помогли. 25 июня Александр Дмитриевич скончался.

Императрица была потрясена случившимся. Она-то думала, что наконец нашла тихую гавань, что подле нее человек, рядом с которым она сможет спокойно стареть. Ей было пятьдесят пять — не время для новых привязанностей. Екатерина на два с половиной месяца затворилась в своих покоях и почти никого не принимала. Из добровольного заточения она писала Гримму: «Я, наслаждавшаяся таким большим личным счастьем, теперь лишилась его. Утопаю в слезах… Вот уже три месяца, как я не могу утешиться после моей невознаградимой утраты. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я начинаю привыкать к человеческим лицам, но сердце также истекает кровью, как и в первую минуту»15.

Был лишь один способ привести Екатерину в чувство и вернуть к работе. 29 июня А. А. Безбородко отправил Потемкину на Юг письмо о состоянии государыни: «Нужнее всего стараться об истреблении печали и всякого душевного беспокойства… К сему одно нам известное есть средство, скорейший приезд вашей светлости, прежде которого не можем мы быть спокойны. Государыня меня спрашивала, уведомил ли я Вас о всем прошедшем, и всякий раз наведывается, сколь скоро ожидать Вас можно»16. После возвращения князя в Северную столицу Екатерина постепенно пришла в себя и 8 сентября появилась «на публике».

Лишь через десять месяцев после смерти Ланского императрица, повинуясь своей всегдашней склонности «ни на час быть охотно без любви», взяла себе нового фаворита. Это был Александр Петрович Ермолов, племянник близкого друга Потемкина В. И. Левашова, прозванный князем «Белый негр» за чересчур курчавые волосы и слегка приплюснутый нос17.

Связь Екатерины с Ермоловым не была ни прочной, ни особенно сердечной. Она походила на брак по расчету — императрица преследовала цель развеяться. При первом же неудовольствии Потемкина Ермоловым пожертвовали без особого сожаления. Молодой человек совершил традиционный промах. Он решил, будто его влияние на Екатерину достаточно, чтобы избавиться от князя и играть собственную политическую роль.

Ермолов сблизился с партией Александра Воронцова и не без его подсказки подал Екатерине письмо хана Ша-гин-Гирея из Калуги. Бывший владыка Крыма жаловался на то, что Потемкин якобы утаивает суммы, предназначенные на его содержание18. Императрица отнеслась к делу без благосклонности, на которую рассчитывал Ермолов. Однако и светлейшему князю пришлось пережить несколько неприятных дней.

В мае-июне 1786 года отношения между нашими героями испортились. Возможно, они повздорили из-за Ша-гин-Гирея. Однако, судя по запискам в дневнике А. В. Храповицкого от 30 мая, государыня сама же оправдывала Григория Александровича, вспоминая случаи, когда неприятели клеветали ей на него. Помянула и Первую турецкую войну, когда Потемкин уговорил ее дать «полную мочь П. А. Румянцеву», что и привело к победе. Не забыла, что именно он сумел приструнить вельмож, делавших тогда «разные препятствия и остановки»: «Много умом и советом помог князь Потемкин. Он до бесконечности верен, и тогда-то досталось Чернышову, Вяземскому, Панину. Ум князя Потемкина превосходный, да еще был очень умен князь Орлов, который, подущаем братьями, шел против князя Потемкина, но когда призван был для уличения Потемкина в худом правлении частью войска, то убежден был его резонами и отдал ему всю справедливость… Князь Потемкин глядит волком и за то не очень любим, но имеет хорошую душу; хотя дает щелчка, однако же сам первый станет просить за своего недруга»19.

«Щелчка» Потемкин собирался дать Ермолову, но задел и Екатерину. Надувшись, князь пару дней не присутствовал на обедах во дворце, а затем и вовсе уехал развеяться. Даже 28 июня он не участвовал в торжестве по поводу годовщины восшествия Екатерины на престол. Это было уже вызывающе. Пошли толки, будто Ермолов вот-вот свалит Потемкина.

Этому поверил даже Сегюр: «К удивлению всего двора, Ермолов начал интриговать против Потемкина и вредить ему… Все недовольные высокомерием князя присоединились к Ермолову. Скоро императрицу обступили с жалобами на дурное правление Потемкина и даже обвиняли его в краже. Императрицу это чрезвычайно встревожило. Гордый и смелый Потемкин, вместо того чтобы истолковывать свое поведение и оправдываться, резко отвергал обвинения, отвечал холодно и даже отмалчивался. Наконец, он сделался не только невнимательным к своей повелительнице, но даже выехал из Царского в Петербург…

Негодование государыни было очень заметно. Казалось, Ермолов все более успевает снискать ее доверие. Двор… как всегда преклонился перед восходящим светилом. Родные и друзья князя уже отчаивались и говорили, что он губит себя своею неуместною гордынею. Падение его, казалось, было неизбежно: все стали от него удаляться… Что касается меня, то я нарочно стал чаще навещать его…Я откровенно сказал ему, что он поступает неосторожно и во вред себе, раздражая императрицу и оскорбляя ее гордость.

— Как! И вы тоже хотите, — говорил Потемкин, — чтобы я склонился на постыдную уступку и стерпел обидную несправедливость после всех моих заслуг? Говорят, что я себе врежу; я это знаю, но это ложно. Будьте покойны, не мальчишке свернуть меня: не знаю, кто бы посмел это сделать… Я слишком презираю своих врагов, чтобы их бояться…

— Берегитесь, — сказал я, — …многие знаменитые любимцы царей говорили то же: "Кто смеет?" Однако после раскаивались.

Мы расстались, и меня, признаюсь, удивило его спокойствие и уверенность. Мне казалось, что он себя обманывает. В самом деле, гроза, по-видимому, увеличивалась. Ермолов принял участие в управлении и занял место в банке, вместе с графом Шуваловым, Безбородко, Воронцовым и Завадовским. Наконец повестили об отъезде Потемкина в Нарву. Родственники потеряли всякую надежду; враги запели победную песнь… Однако через несколько дней от курьера из Царского Села узнал я, что князь возвратился победителем, что он в большей милости, чем когда-либо, и что Ермолов получил 130 000 рублей, 4000 душ, пятилетний отпуск и позволение ехать за границу…

Когда я явился к Потемкину, он поцеловал меня и сказал: "Ну что, не правду ли я говорил, батюшка? Что, уронил меня мальчишка? Сгубила меня моя смелость?…По крайней мере, на этот раз согласитесь, господин дипломат, что в политике мои предположения вернее ваших"»20.

Из записок Сегюра видно, что при всем личном расположении к Потемкину посол ложно понимал его место и потому не мог раскрыть источник уверенности князя в себе. Для дипломата он — «царский любимец». Для Екатерины — муж, размолвки с которым неизбежны, но преходящи. Ложно понимали положение Григория Александровича и почти все окружающие. С этим он жил много лет, но вряд ли смирился в душе. Стоило тени немилости наползти на Потемкина, и толпа придворных «искателей» покидала его. Однако изнутри картина их отношений с императрицей выглядела совсем не так, как снаружи. 1786 год сильно отличался от 1776 года. Теперь за спиной Потемкина стояла серьезная сила в лице созданной им придворной партии, и его нелегко было скинуть даже в случае неудовольствия государыни. Он мог позволить себе покапризничать, ведь к его капризам прислушивались.