AMOR - Анастасия Цветаева

I — Как ни трудно мне, — сказал он, гладя её волосы, — но раз это так теперь для тебя стало — как бы я ни желал с тобой близости, потому что она так естественна, как дышать, есть и пить, но лучше, чтоб её не было, чем, чтобы ты потом сочла, что это, по–твоему, было не надо и чтоб ты пожалела об этом…

И он целует её в лоб и в глаза.

— Я уеду, я все равно уеду, далеко, я не могу жить, как все живут, в городах, и ты поедешь со мной…

— Нет, я не могу оставить моих друзей…

— Ну, мы и их возьмём! Мы будем на острове в океане, там будут розовые рыбы, и природа такая же будет странная, как все мы…

Ника смотрит на Миронова: он постарел, ни следа от черной медвежьей шерсти надо лбом, и поредели ласточкины крылья бровей, но глаза, темно–зеленые, те же, та же улыбка небольшого, нежадного рта. Проникаясь всем тем же молодым чувством его особенности, ни на кого непохожести (он глубже, страннее других), она замечает обаятельный стиль его речи, он отточен годами. Так они живут вместе. Все замечают её необычайное помолодение: тело колдует, хотя и в узах… он не отрывает от нее глаз.

Только теперь от старшей сестры его Лели она узнает, что их бабушка была цыганка, её увез из Грузинского хора их дед, от этого брака родился их отец. Но их мать, немка, запретила ему говорить о его цыганской крови, и только старшая из них, Леля, об этом знала, но в угоду матери никому не сказала из детей, что в них цыганская кровь. Коля уезжает в эти дни от Ники — на восток, к матери.

— Вот откуда твой чудный голос, которым ты пленял всех! Это похоже на сказку, но это — быль, — говорит ему Ника. — и, может быть, вся наша жизнь — это только песня и музы, ка… (Пение Анны и пение Коли, а жизнь летит, и ничего в ней нет, кроме памяти! Ничего в мире нет, кроме песен,..)

В эту минуту — звонок — входит тот самый друг её, которому Ника в памятный день с Женей вложила записку в замок прося помощи. Он по делу, спешит. Радостно, она их знакомит Но её зовут к телефону.

Она идёт проводить уходящего друга. Его тоже зовут Леонид.

— Леонид! Это — человек, которого я любила… — говорит она.

— Он очень хороший! Прекрасное впечатление!

(Они были вместе без нее — пять минут!)

— Кто этот человек? — восклицает в волненьи Миронов, когда она возвращается, — это какой‑то Свет! Какой‑то апостол Павел…

— Да! Он меня спас — от ошибки! Помог…

Поезд шел. Она, проводив Миронова, глядела вслед.

Часть VIII

МОРИЦ В ДЕЙСТВИИ

ГЛАВА 1

— Конечно, — сказала себе Ника, — как я устала! Но, кажется, все хорошо?.. От всего — освобожденье… Да, но как это все прочтет Мориц? У него же получится совсем неверное впечатление от г у с т о т ы этих встреч, какая‑то механичность начал и концов, вереницы. Это вынудит его к неверному выводу. Значит, не он будет виноват? Я? Да. Потому что не повторится жизнь! Тут даны — одно за другим — болезни, исцеления. Клин, которым вышибается клин предыдущий. Но не даны (просто потому, что нет у меня времени, сил) промежутки. И получается странного очертанья поезд без буферов и переходов, площадок — из вагона в вагон. Но ведь задача моего описанья встреч, чувств — сильных, сложных — противовес Морицевым. Но я не включала истории буферов!.. Это я растолкую ему, когда он начнет свои обвиненья…

Но уже и эта тема отступала. Что‑то большее всплёскивалось за плечами. Сила, обретенная в законченном ею труде. Этот труд далеко перерос её замысел! Что скажет Мориц о разделе "Преодоления"? Да он же его просто не поймет! Он ему чужд! То — что ей всего ближе! Вот в этом и есть "коренная ошибка" её отношения к Морицу! — так сказал бы Маврикий.

Её прожитая жизнь — Глеб! Маврикий! Миронов! Евгений! Леонид! Они подняли её над её днями с Морицем! Немного покружилась голова…

Оставалось — дать прочитать Морицу "Преодоления".

— Как я далека от того замысла, для которого начала писать… — сказала себе Ника, — для него Ему, в лучшем случае — интересная книга, для меня получилось — освобождение! Спасибо вам, Мориц! Для другого бы — не стала воссоздавать все это — и оно бы ушло — навек… Вы во мне разбудили уснувший долг — перед прошлым!

А себе я написала — спасательный круг посреди катящихся вокруг меня волн жизни… И я держусь за него, на воде.

Да, я дам — пусть прочтет. Но говорить с ним обо всем этом — я не в силах!

Прочтя конец повести, Мориц сказал Нике:

— Завтра надеюсь через того же переправить туда же, в Москву. Человек надежный…

А слухи о ликвидкоме длились.

Расставанье с Морицем ей непосильно, потому что он стал ей так близок, как сын.

Росчерк чьего‑то пера — и он станет призраком… В дни, когда заговорила его каверна, когда новое горе встало впереди — его смерть…

Жест, которым Мориц молча передал ей кота Синьора, согревает её, точно печка с раскрытой дверцей. Он понял, что с ней? С этим человеком — да, не соскучишься, но — можно пропасть, сразу — от истощения сил…

Она открывала в бюро дверь, когда услыхала голос Толстяка:

— И высокая?

Хрипло отвечал, голос Морица:

— Лезет вверх!

Сердце Ники замерло… Он сидел — было видно в открытую дверь бюро. На худых щеках цвел румянец. Она знала этот румянец (по брату).

— Да немного, тридцать восемь и девять… Немножко ещё поработаю. Чаю налейте мне, Ника, — сказал он, — покрепче, пожалуйста… пусть немного остынет. Он сел за рабочий стол.

Ника дочитывает письмо к ней Морица:

"Тогда Ваше отношение не будет терзать меня, как это часто бывает сейчас. Я много раз говорил Вам, Ника, что иногда заботой можно погубить человека. Говорил и о деспотизме самоотречения. Думайте больше о себе, это будет мне вдвойне и втройне приятно, и плодами этих Ваших забот и я воспользуюсь".

На полях было приписано: "Вот и сегодня я лег не в 12 — из‑за Вас".

Неужели последние слова — полемика? — спросила себя Ника — или он вправду ощущал, что должен лечь в двенадцать? Может быть, вдруг понял то, что не понимал до сих пор?

Довольно! Не надо больше в нем сомневаться! Этим его письмом какой‑то цикл — завершён.

Она встаёт с насквозь освещенным сердцем. В нем светло — и в мире светло тоже. Она окутала тихой радостью, что теперь действительно нужна ему. Как долго она этого добивалась! Какая мука была — себя в каждой мелочи дня отдавая — сомневаться именно в этом. Она изменит все — в корне. Перестанет что‑либо напоминать, упрекать. Просить. Она так доверяет ему, что возвращает ему свободу. Как она — в сомнениях, так он мучался от ущемления свободы. Да, этого она недооценивала — страсть к свободе — самая яркая в нем черта. Он был терпелив к ней, — она этого не понимала. Теперь ясно — все. Маленькие срывы — прощать. Молча терпеть их. Контрольные пункты заботы о своем здоровьи в этом бешеном темпе работы — так, чтобы не погибнуть — он взялся держать в руках: "Режим исполнять буду. Буду стараться, чтоб исключений было меньше". Чего ещё требовать от человека? Теперь он не узнает её. Узнает, к ак и м другом она умеет быть!

Она сидит за работой. У м её понимает, что фраза о её заботе о себе, плодами которой и он воспользуется, — эта намеренная, им решенная ласка. Он погладил её — как кошку. Что ж, неплохой жест: желание одарить… Конечно, тут было больше любезности, чем сути. Но на уровне его прежних выходок — это ценность. И работа её идёт хорошо. Но когда Мориц уходит в Управление, в ней — отчего? — начинается тонкая горечь. Что‑то есть сейчас в нем такое, что парализует её. Её молчание с ним, которого — она хотела и которое должно быть радостным, — подается с удержанным вздохом… Ему неловко с нею, ей — с ним. Что за мука! Какой коротенький роздых! Ирония над собой распахивает за её спиной — крылья! О, недобрые крылья! Наклонясь над работой, она закрывает глаза. Сжимает в себе что‑то — самозащитой.

Но жест, которым он молча передал ей кота, согрел её, точно раскрытая дверца печки. Он понял, что с ней? С этим человеком — да, не соскучишься, но — можно пропасть от истощения сил…

Она уходит к себе точно, в законный час, а они садятся играть в домино, при свече — так как опять потух свет! Но какой‑то его виноватостью пожрано её счастье от его письма.

Ника попросила Морица по–английски — сказать Матвею, чтобы он поднял доски возле его, Морица, кровати — проверить, нет ли там воды:

— If you want to be kind to me — do it — For my sake!

— Useless! — отвечал тот, — there is no water there. And if you want to be kind — go to your work instantly[36].

И вот уже снова был маленький земной ад: грызла мысль, сделает ли это Мориц — завтра — и станет ли это ежедневной работой Матвея, пока пройдет вода, — или так и будут жить легкие Морица над гниющей под кроватью водой.