Победные трубы Майванда. Историческое повествование - Нафтула Халфин

Неприятные вещи приходилось читать британским властям — на Островах и в Индии, что и говорить! Впрочем, пока речь шла об откликах в Англии и вообще на Западе, это не вызывало особого беспокойства у Лайелла и его коллег. Но вот та же «Стандард» получила сообщение с Востока, из Бомбея… Оно гласило, что известие об уничтожении в Афганистане английской бригады породило «самое сильное возбуждение туземного населения во всей Ост-Индии». На местных базарах распространялись «всевозможные ужасные слухи». «Коротенькая телеграмма, содержащая описание сокрушительного поражения или, как в ней сказано, уничтожения британских войск, произвела потрясение во всей Индии, — продолжала газета. — В Газни дела уже осложняются, и несомненно, что майвандская неудача окажет огромное влияние на положение в Кабуле».

Вот чего следовало опасаться: падение военно-политического престижа Британской империи неминуемо усиливало надежды народов ее колониальных владений выйти из-под контроля англичан.

Ни Стюарт, ни Гриффин не были в восторге от полученного из Симлы предписания вице-короля срочно договориться с Абдуррахман-ханом о передаче ему власти в Кабуле. Оба они были крайне заинтересованы в том, чтобы поскорее выбраться из этой мышеловки, но генерал считал унизительным для авторитета Британской империи, чтобы ее представитель отправился на поклон к наглецу, предлагая ему королевство, а политическому агенту в Северном Афганистане (именно он должен был явиться этим представителем) отнюдь не улыбалась небезопасная поездка по афганским землям. Кроме того, Гриффин заключил пари с Мак-Грегором, поставив дорогой пенджабский кинжал против турецкого ятагана, что ему все же удастся заставить Абдуррахман-хана прибыть в Кабул, где и состоится их первая встреча.

Однако злосчастный Майванд спутал все расчеты. Затяжка с утверждением на престоле избранного англичанами кандидата была чревата опасными последствиями. Поэтому Гриффин решил не придавать значения проблемам престижа и воспользовался предложением Абдуррахман-хана о встрече в селении Зимма, расположенном к северу от столицы, на дороге, ведущей в Чарикар. Политического агента устраивало, что оно находилось всего в 16 милях от Кабула, а от британских укреплений в Шерпуре еще ближе — в 12 милях. Еще больше его устраивало, что между Шерпуром и Зиммой расположилась бригада генерала Гофа. И, наконец, совсем уж в хорошее расположение духа Гриффин пришел, когда командующий Северо-Афганским полевым отрядом буркнул:

— Все равно вы его на аркане сюда не притащите, так хоть произведите должное впечатление!

В устах генерала Стюарта это означало: «Возьмите побольше войск».

Но когда британский представитель прибыл в назначенное место, Абдуррахман-хана там не оказалось. Он обосновался несколько дальше по той же чарикарской дороге — в селении Ак-Сарай, широко оповестив об этом вождей племен, маликов и старшин.

Гриффин ничего не понимал. Что привлекло в Ак-Сарай потомка афганских правителей? Там нет ни крупного постоялого двора, ни дома, заслуживающего упоминания. Зачем же он забрался туда, да еще извещает всех об этом?

А дело было в следующем. Абдуррахман-хан хорошо знал историю своей страны — недаром он подготовил для Кауфмана рукопись о прошлом Афганистана — и стремился использовать ее в собственных интересах.

…В 1504 году, в месяце асад, когда солнце находилось под знаком Льва, в Ак-Сарае, готовясь овладеть Кабулом, разбил лагерь тимурид Бабур, будущий основатель огромной — от Гиндукуша до Бенгалии — империи Великих Моголов. Талантливый государственный деятель и полководец, дипломат, поэт и мыслитель, Бабур был одним из тех немногих правителей, кто не прибегал к кровавым мерам для укрепления власти и расширения своих владений. Вот почему он снискал добрую память в народе, а его гробница в Кабуле стала глубоко чтимой святыней.

Абдуррахман-хан стремился использовать народные представления о великом предшественнике и представить себя как бы преемником Бабура. То была политика дальнего прицела, рассчитанная не столько на англичан, сколько на его будущих подданных. Именно поэтому, в том же месяце асад, под тем же знаком Льва и из того же Ак-Сарая сардар решил направиться в Кабул. Именно поэтому Ак-Сарай стал местом первой встречи вступающего в права эмира и англичан.

Вершина небольшого холма была увенчана шатром, принадлежавшим бывшему правителю — Якуб-хану. Здесь намечалось проводить дурбары. В 250–300 шагах отсюда поставили шатер поменьше — для Абдуррахман-хана. Он приехал 30 июля в сопровождении многочисленной свиты («Как быстро придворные плодятся! — размышлял афганец. — Я еще не успел стать эмиром, а уже вынужден кормить несколько десятков дармоедов».) Его конвой составляли двести пехотинцев, вооруженных саблями и ружьями самых различных систем: английскими — Снайдера и Ли-Мартини, русскими — Бердана, афганскими джезаилями, но главным образом французскими — Шаспо. Была джума, пятница, — праздничный день мусульман, и внук Дост Мухаммад-хана увидел в этом счастливое предзнаменование.

На следующий день в семь часов утра прибыл британский политический агент. Впереди следовали эскадрон 9-го английского уланского полка и эскадрон 3-го пенджабского кавалерийского полка. Сочетание сине-голубых с алой отделкой мундиров с чистым, безоблачным небом и серо-зелеными красками холмов с бликами июльского солнца на их склонах создавало почти идиллическую картину. Далее ехал Гриффин со своими помощниками. Колонну замыкал эскадрон 3-го бенгальского кавалерийского полка, или «всадники Скиннера».

Все было торжественно и чинно. Политический агент спешился и послал двух офицеров доложить эмиру о своем прибытии.

Вскоре из маленького шатра вышел худой и длинный афганец, сразу же раскрывший зонт от солнца. За ним появился Абдуррахман-хан, кряжистый, бородатый, с круглым лицом, слегка тронутым оспинами. На нем были белый китель, расшитый золотыми галунами, и синие брюки, заправленные в высокие сапоги. На голове — отделанная мехом шапка, на груди — две золотые цепочки, на перевязи через плечо — шашка в золоченых ножнах.

Улыбаясь, эмир и Гриффин двинулись навстречу друг другу, обменялись рукопожатием и направились к большому шатру. Абдуррахман-хан представил англичанину своих приближенных — вождей гильзайских племен, начальников округов Логара, Кохистана, Майдана и других. Ему было трудно говорить: из-за сильной простуды он почти полностью потерял голос; отсутствие нескольких нижних передних зубов еще более осложняло беседу. Когда Гриффин задал традиционный вопрос о здоровье, он усмехнулся и развел руками.

Эмир чрезвычайно оживился, когда политический агент, знакомя его со своим окружением, назвал Мухаммада Сарвара, мусульманина из Северной Индии, помощника по особым поручениям. Абдуррахман-хан так и впился глазами в Сарвара, тюрбан которого был надвинут на самые брови, а услышав из его уст, после поклона, обычное «салам алейкум», прошептал:

— О, дервиш, мы тебя узнали! Снова увиделись… В третий раз!

Чернобровый, в легком шелковом халате, Мухаммад Сарвар опять учтиво поклонился, как бы подтверждая сказанное, и произнес:

— Очень рад, что там, за рекой, сардар не пренебрег словами жалкого раба, что он милостиво отнесся к нему в Рустаке — и стал повелителем Кабула…

— Ты нам нравишься, каландар! Если захочешь перейти на службу к эмиру, не пожалеешь!

Недавний дервиш и купец обменялся взглядом с англичанином, но промолчал и поклонился в третий раз.

Церемония знакомств наконец завершилась, и в шатре остались Гриффин, капитан Коллинз, Мухаммад Сарвар, Абдуррахман-хан, его дядя Юсуф-хан — младший сын Дост Мухаммад-хана и записывавший беседу мирза. В шатре все было устроено как в богатом афганском доме: пол устлали циновками, на них положили паласы, затем кошму, а поверх постелили ковры, на которые все и уселись.

— Итак, ваше высочество, когда вы намерены почтить столицу своим приездом? — сразу спросил Гриффин.

— Мы себя еще не совсем хорошо чувствуем. Хотелось бы встретиться со своими подданными, оправившись от болезней, — уклонился от прямого ответа эмир.

Политический агент пожал плечами:

— Как угодно! Нам некуда торопиться. Но разве вашему высочеству не желательно поскорее навести порядок в своем доме?

— Слону снится одно, погонщику — другое, говорят у нас. На Востоке над нетерпеливым смеются: удивительно, как он терпел девять месяцев в чреве матери. Мы дожидались восстановления наших прав больше десяти лет. Теперь осталось немного…

— Но, может быть, кабульский престол не представляет для вас интереса? — обострил разговор Гриффин. — Британская империя имеет огромный опыт управления народами Индии. Как вы, вероятно, знаете, с такой задачей нам удается справляться и в Афганистане…