Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг - Пелам Вудхаус

— Я тебе нужен?

— Э… да, — сказал все тот же Космо, становясь на другую.

— Ну, вот я.

— М-дам, — согласился посетитель, возвращаясь к первой ноге.

В клуб «Демосфен» он пошел после того, как поговорил по телефону с матерью. Сообщив ему со слезами, что она наскребла только пятнадцать шиллингов и три пенса, Фиби спросила: «Почему ты не займешь у дяди?», и Космо согласился, что другого пути нет, хотя охотней вошел бы в клетку к спящему тигру и ткнул его палочкой. Общаясь с дядей, он чувствовал себя так, словно его потрошит неопытный хирург, но ради двухсот фунтов можно подавить предубеждения. В конце концов любезность — еще не все.

Словом, пососав для верности зонтик, как выразился бы Генрих V, разжег кровь, укрепил мышцы и сказал:

— Э… дядя…

— Да?

— Э… дядя, не хочу тебя беспокоить, но не мог бы ты… это…

— Что именно?

— Ну… хм…

Сэр Раймонд выбрал вторую из манер, за которые его не любили коллеги, — тонкий сарказм.

— Разберемся, мой дорогой. Ты сказал, что не хочешь меня беспокоить — и совершенно зря, я всегда тебе рад, — после чего заметил: «Это». Когда я осведомился, что именно, ты отвечал «Ну» и «хм», а потом замолк, видимо — от избытка чувств. Естественно, я сгораю от любопытства. Быть может, твой визит как-то связан с письмом, которое поливала слезами твоя мамаша?

— Э… да.

— Она не очень связно излагала мысли, но мне показалось, что речь идет о двухстах фунтах.

Собственно, речь шла о двухстах пятидесяти, но Космо не смел назвать эту сумму. В конце концов букмекер ждать не станет, а Гордон Карлайл (50 ф.) — подождет.

— Э… да. Понимаешь…

Сэр Раймонд искренне наслаждался, поглядывая на невидимых присяжных и как бы говоря им: «А теперь — слушайте».

— Нет, — сказал он, — не понимаю. Мало того, теряюсь. Бутс и Бруэр платят тебе прекрасное жалованье.

— Ну, не такое уж…

Сэр Раймонд метнул взгляд, который сразил бы присяжных.

— Прости, я темный человек, — сказал он, — не Флобер какой-нибудь. Да, выбрал неудачное слово. Скажем иначе, «приличное».

— Да нет, какое там! Если я не достану двести фунтов, я не знаю, что сделаю. Хоть стреляйся.

— Слышал, слышал. Великолепная мысль, стоит подумать, но матери твоей она не нравится. Поскольку я люблю сестру, хотя она склоняет головку набок и говорит: «Что, дорогой?», я намерен тебя спасти.

Космо всегда плохо понимал дядины речи, но в последних словах что-то такое было.

— Э… ты…

— Двести фунтов — деньги немалые, но у меня они есть. Зачем они тебе?

— Должен букмекеру. Он… э… это…

— Представляю. Букмекеры грубы. Что ж, я тебе помогу.

— Дядя Раймонд!!!

— Но не даром. Следишь ли ты за новинками нашей словесности? Не попадался ли тебе, к примеру, роман «Время пить коктейли»?

— О котором столько пишут?

— Вот именно.

— Пока не читал, но собираюсь. Говорят, крутая штука. Никто не знает, кто это написал.

— Я.

Космо вежливо улыбнулся, но дядя попросил его не скалиться, как слабоумный орангутанг.

— Повторяю, эту книгу написал я.

Как всегда в такие минуты, Космо растерянно потрогал усики.

— Чернильное пятно, — определил их сэр Раймонд. — Оставь их в покое и слушай. Я написал роман «Время пить». Способен твой слабый разум это усвоить?

— Да… да!.. Но…

— В чем дело?

— Э… почему?

— Не важно.

— А, чтоб я треснул!

— Тресну я, если все обнаружится.

— Он такой плохой?

— Он очень хороший. Да, в нем есть смелость, но изъянов — нет. Однако в моем положении романов не пишут. Если репортеры все узнают, моей карьере — конец.

Космо солидно кивнул и сказал:

— Понимаю.

— Так я и думал. Конечно, ты хочешь немедленно продать эти сведения, но это недальновидно. Есть лучший выход. Сообщи, что ты его написал.

— Э?

— Сообщи, что ты написал роман «Время пить».

— Да я в жизни своей не писал!

— Нет, писал. Эту книгу. Даже с твоим умом можно догадаться, что интересы наши совпадают. Тебе — двести фунтов, мне — покой.

— Вы правда их дадите?

— Да. И гонорары.

— Кук! — сказал Космо, и дядя посоветовал ему вспомнить, что он — не кукушка.

— Шум такой, — продолжал он, — что гонорары будут большие. По контракту мне полагается десять процентов, а при таком тарараме разойдется… ну, скажем осторожно, десять тысяч. Я не математик, но получается сотен шесть или семь.

Космо заморгал, словно его ударили в переносицу.

— Семь сотен?

— Может, и больше.

— И все мне?

— Да.

— Кук! — сказал Космо, и дядя его не упрекнул, но продолжил свою речь:

— Вижу, ты готов к сотрудничеству. Очень рад. Процедура проста. Я бы советовал разослать письма во все газеты, которые писали о романе. Опровергни епископа, обвини его в нетерпимости и несправедливости, а потом — раскрой псевдоним. Пойдем, я набросаю.

Набросав письмо, сэр Раймонд вернулся к лорду Икенхему и сообщил, что все в порядке.

[Космо сообщает в газеты, что роман написал он. Со службы его немедленно выгоняют, зато общество и печать — в восторге. Именно здесь Вудхаус вводит в действие Гордона Карлайла, профессионального мошенника, который, против обыкновения, ему не удался. Узнав, что Космо издал бестселлер, Гордон и его жена Герти решают выжать из него долг, а для этого — поехать в усадьбу, где живут миссис Уиздом и ее брат, чтобы шантажировать сэра Раймонда: не заплатит за племянника — откроют его тайну. Для верности они заставляют Космо написать ему письмо.]

Проглядев справочник, Гордон Карлайл узнал, что в три часа двадцать шесть минут есть подходящий поезд, и они с Герти еще успеют зайти в ресторан. Герти обрадовалась. Слишком часто приходилось ей перекусывать на ходу, хотя, как и лорд Икенхем, она любила поесть в свое удовольствие.

Примерно тогда, когда они пили кофе, а Гордон Карлайл закуривал сигару, вышеупомянутый лорд, посетивший с племянником клуб «Трутни», поглядел в окно на клуб «Демосфен» и тяжко вздохнул.

— Бу! — сказал племянник.

— Прости, не понял?

— Хотел тебя напугать. Икота пройдет.

— Меня напугать нелегко, — заметил граф. — Железный Икенхем, вот мое прозвище. Но я не икнул, я вздохнул.

— Почему?

— От горя. Если быть скрупулезным, у меня их три. Во-первых, мне жаль покидать тебя и Лондон. Погуляли бы, посмотрели, тут виды красивые…

— Ничего, ничего.

— Во-вторых — назовем это «горе № 2», — взглянув на тот клуб, я подумал о Бифштексе. Наверное, ты забыл, что прошлым летом, из этого самого окна, я сшиб с него цилиндр?

— А, черт!

— Вижу, ты помнишь. Тогда мне казалось, что он станет лучше, мягче, пощадит свою сестру. Какой же я оптимист!

— Он не щадит сестру?

— Куда там! Дворецкий Пизмарч сообщил, что он обращается с ней, как капитан «Баунти» — с последним матросом. Конечно, понять его я могу. Когда она склонит головку набок и спросит: «Что, дорогой?», ангел разорется, а уж тем более — человек, привыкший к повиновению. Судя по реляциям, бедный Бифштекс на шестой-седьмой раз взвивается над столом, изрыгая пламя. Да, понять я могу, но для давления это плохо, да и для ближних не очень хорошо. Ты знаешь Берта Пизмарча?

— Нет.

— Прекрасный человек. Мозги уместятся в аптечном пузырьке, но что мозги перед сердцем? Мы познакомились на корабле, когда он служил стюардом. Потом он унаследовал дом в Далидже. Еще позже, уже в начале войны, все боялись, что высадятся немцы, я вступил в эту местную оборону — и что же ты думаешь? Он там! Бывало, дежурим ночью, дрожим, но держимся, мой друг, держимся. Не захочешь, сблизишься. Собственно, мы теперь — как братья. Я устроил его к Бифштексу.

— У него есть дом?

— Как не быть, есть.

— Зачем же ему служить?

— Скучает без дела, мой друг. Он ушел на покой в самом расцвете сил. А где он служил, ты припомни! После океана не усидишь на заду. Стюард, говоря строго, тот же дворецкий. Коггз его немного подтянул, и, когда он сказал, что лучше — некуда, Пизмарч отправился к Бифштексу.

— Поладили они?

— Сперва Берту было нелегко. Но теперь, в деревне… Тихая сельская жизнь творит чудеса. Вот я, к примеру. Да, порой я чувствую себя жаворонком в неволе, но разве стал бы я в городе таким спокойным, разумным, быть может — скучноватым… Прости, ты что-то сказал?

— Нет.

— А мне послышалось, сказал.

— Я горько рассмеялся.

— Почему?

— Так, захотелось. Хочу — и смеюсь.

— Пожалуйста.

— Спасибо. А Бастабл твой что-то не меняется.

— Да?

— Да. Ты сам говоришь, рвет и мечет. Не щадит сестру.

— Потому что ездит в город, теряет свидетелей. Но сельская жизнь сотворит свои чудеса, дай только время. Леопардам нелегко менять пятна.