Обитель духа - Ольга Погодина

Тяжелая рука легла на плечо Илуге и, отведя взгляд от Тулуя, на которого он уставился, будто завороженный, он увидел прямо напротив черные внимательные глаза Темрика.

– Слушайте все! – Илуге еще не доводилось слышать хана на курултае, и потому он даже немного оглох: голос Темрика, должно быть, разбудил людей даже в соседних юртах. – Я, хан, говорю вам, что сегодня ночью мою жизнь спас не только Угэдэй, но и джунгарский воин по имени Илуге. Это он проснулся и поднял тревогу. Я благодарю духов за то, что они привели к нам тебя, – сказал он тише, слегка наклонив голову. Но его все равно все услышали. До последнего человека.

Илуге покраснел от гордости, но не успел ничего ответить, так как в шатер быстро вошел Онхотой, выглядевший так, словно спать и не ложился. Властно раздвинув собравшихся, он нагнулся над Угэдэем. Темрик, отпустив плечо Илуге, протиснулся ближе.

– Рана этой иголкой вроде бы несерьезная, – прогудел он озадаченно.

– Слыхал я про такое, – раздался чей-то голос. – Такой иглой можно проколоть мозг через ухо, и следов никаких…

– На игле может быть яд, – бросил шаман через плечо, ощупывая тело. – Если бы игла не была отравлена, Угэдэй бы вряд ли даже заметил такую царапину.

– Но он выживет? Он – выживет? – В голосе хана прорезалась настоящая тревога, он начинал осознавать, что прямо сейчас может потерять своего друга.

– Пока не знаю, – честно ответил Онхотой. – Я заберу его и буду камлать.

По знаку Темрика Угэдэя унесли. Унесли и тело Тулуя. Правда, перед этим Темрик снял с него пояс вождя и небрежно бросил его в угол.

После всего произошедшего думать о том, чтобы заснуть, не было и речи. Однако и сказать что-то никто не решался. Истина не укладывалась в головах – хана пытались убить. В священном месте, не побоявшись гнева самого Аргуна. И кто? Зять, влиятельнейший человек в племени, к чьим словам многие в этом шатре прислушивались, уважали. За которым бы пошли не задумываясь, умри хан… более естественной смертью.

Жена хана, ее звали Алан – «золотая», выглядела постаревшей сразу на много зим: лицо ее стало серым, губы вздрагивали. Тем не менее она тихим голосом отдавала распоряжения. Все, кроме Илуге, кто должен был следить за столом, незаметно растворились в ночи, возвращаясь с новыми кувшинами архи и блюдами с едой. Со скатерти собрали объедки, бросили собакам. Какое-то время в наступившей тишине было слышно только, как они грызутся.

Полог откинулся, и в шатер вошла Ахат, за ней – донельзя смущенный, видно, посланный за ней воин.

– Ты звал меня, отец? – Голос женщины звучал твердо. – Что с моим мужем?

– В настоящий момент, я думаю, его тело обгладывают псы, – медленно сказал Темрик. – Как и положено поступать с телом предателя.

Ахат побледнела.

– Ты сам видел покушение – или тебе кто-то нашептал? – коротко спросила она. Значит, еще надеялась.

– Свидетелями были все, кто находится в этом шатре, – тяжело ответил Темрик.

Ахат встретилась взглядом с матерью, и ее губы впервые задрожали. Она закусила губу, обернулась к собравшимся, обвела каждого взглядом. Некоторые из присутствовавших знали, что в нем, этом взгляде.

– Тебя интересует, участвовала ли я в заговоре против тебя? – прямо спросила она. – Я отвечу сразу, при всех. Нет, не участвовала. – Ахат гордо вскинула голову и в этот момент стала очень сильно похожа на мать. Илуге заметил, что угол рта Темрика почти незаметно для глаза дергается. – Быть может, тебя интересует и то, знала ли я о его намерениях? Отвечу тоже: да, знала! – По шатру прошел изумленный вздох. – А ты, отец, скажи, разве не знал об этом?

– Знал, – кивнул Темрик, вызвав новый вздох. – Но не знал, решится ли он на это в конце концов.

– Я знала, что в конце концов решится. – Голос Ахат все-таки прервался, она долго молчала, потом добавила: – А еще я чтила свои обеты, отец.

Когда отец вкладывает руку дочери в руку жениха, молодая жена клянется оставить юрту родителей и последовать за мужем. Она оставляет род своих родителей и переходит под покровительство онгонов рода мужа. Она клянется в верности своему мужу и своему новому роду.

Темрик сам искал этого союза в свое время. Отец и дочь молчали.

Наконец, хан поднял голову и Илуге заметил, что на его лице залегли новые морщины, глубокие, как трещины.

– Моя дочь Ахат была верной женой Тулуя. Как жена, она была предана ему превыше своих родителей и берегла свои клятвы. Я рад, что моя дочь не запятнала чести своего рода. – В шатре стояла мертвая тишина, и в этой тишине Илуге услышал, как беспомощно, безысходно всхлипывает Алан. – Но Ахат, жена военного вождя Тулуя, женщина ветви обол-джунграров, совершила предательство по отношению к своему племени и своему хану, ибо захват законной власти, неурядицы и смуты противны небу и не несут племени процветания. Любой, кто узнает о замышляющемся преступлении против рода, против племени, против хана, обязан убить предателя! – В тишине голос Темрика загремел, и Илуге показалось, что некоторые лица покрыла восковая бледность.

Темрик долго молчал. Почти невыносимо долго.

– В последний раз называю я тебя так, дочь моя Ахат, жена предателя. Ибо с этого для нет у тебя больше ни имени, ни отца, ни матери, ни сына, ни рода. Верной, как собака, женой была ты Тулую – и с этого дня будешь для всех собакой, какой надлежит бросить кость, но оставлять за порогом. Я своей властью хана запрещаю каждому джунгару разговаривать с тобой и пускать тебя в свой дом. Кто нарушит запрет, будет убит. А ты живи… безымянная женщина.

Ничего не сказав, Ахат вышла, выпрямив спину и ни на кого не глядя. Алан бросилась было за ней, но остановилась под ничего не выражающим взглядом хана. Опустилась наземь и беззвучно заплакала, закрыв лицо руками. Трепетал жир в плошках, бросая тени на застывшие, смущенные лица. Все молчали.

Вошел Онхотой, и жадно устремившиеся к нему глаза хана потускнели, лицо застыло еще больше, хотя только что казалось, что это невозможно. Шаман выглядел съеженным, виноватым. Мял в руках шапку, словно пастух, пришедший сообщить о пропаже овцы.

И сказал то, что и так уже все поняли.

Над становищем повисла печаль, будто августовский туман в пойме. Печаль, для многих смешанная со страхом, подозрением и неверием. Илуге, вернувшись, сразу же ушел в свою юрту, не стал дожидаться, велит ли хан ему остаться. Ему было как-то очень мутно на душе. И вроде бы хорошо, что избавился от врага. А в груди ныло. Потому что, он понял, ему хотелось не смерти Тулуя, а дружбы с ним. Хотелось снова посидеть у костра в заснеженном лесу, самозабвенно хохоча. Осторожно вытянуть из флейты звук, услышать подбадривающие слова. Все оказалось ложью. А казалось столь искренним.