Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей

— И вот на что, Иваныч, обрати особое внимание. Пока в нашей полосе не появится хотя бы пары аэродромов, кольцо окружения считать замкнутым не буду. Оперативное руководство всей авиацией в зоне окружения можешь скинуть на Рычагова.

Кошусь на окно. Что-то подсознание мне подсказывает со вчерашнего дня, только сейчас доходит: воздушных боёв в минском небе нет. Не орёт сирена воздушной тревоги, не взрываются бомбы и сбитые самолёты. Хм-м, не до Минска вдруг стало немецким фашистам.

— Товарищ комиссар, что у нас с наглядной агитацией?

— Завтра к обеду будет всё готово, — докладывает Фоминых, — и Дмитрий Григорич, вам бы по радио выступить.

— Выступлю, — речь-то я толкну. Хотелось бы дождаться конца окружения, только всегда будет чего-то хотеться. Мне есть, что сказать и без завершённого окружения…

19 сентября, пятница, время 00:45.

Небо надо Берлином. Павел Рычагов.

Мы почти на месте! Главное гнездо и центр тёмной силы, хлынувшей в мою страну. Жаль, что мы не можем срубить главную голову этого дракона за один раз. Только шкуру подпалим. И не дракон это, гидра с отрастающими головами. Сейчас мы ей маковку причешем…

Никакая самая жёсткая светомаскировка не может полностью скрыть город такого размера. Огонёк папиросы, горящие фары автомобилей, отблеск лунного света от водной поверхности, — Берлин окружён каналами, — к этому сейчас добавим осветительные бомбы и пламя пожаров. Разберёмся.

По плану бомбим пригороды и одно место в центре. В пригородах заводы и аэродромы, в центре… а в центре — правительственный квартал! И есть специальные бомбы, бумажные.

Три самолёта отделяются и уходят вправо, охватывая город с севера. Два — с юга. Три больше, чем два, поэтому, приказав лётчику отстать на пару километров от замыкающего, следую за тройкой. Далеко, да ещё ночь, поэтому не вижу, как из самолётов, растянувшихся километров на десять, высыпаются бомбы.

— Приготовить фотопулемёт! — Как любит приговаривать Павлов, сделанное дело это полдела, а полностью любая работа завершается красивым отчётом. Если о подвиге никто не знает, он остаётся личным достижением героя, взрывом снаряда без осколков и ударной волны. Главный поражающий эффект подвига его известность. Чем шире, тем лучше…

Есть! Первая россыпь бомб достигает поверхности. Нам не слышно, но земля сейчас содрогается от многочисленных бомбовых укусов. За несколько секунд до взрывов в небе расцветают осветительные бомбы. Фотоаппарату нужна подсветка.

— Фотопулемёт! — Второй пилот выстреливает серию кадров.

Вторая россыпь, третья, четвёртая… бомбовозы опорожняются на город стальным дождём, что сыпется с жутким воем. Особо не присматриваюсь, что там внизу и как. На фотографиях потом погляжу.

— Как там Дрозд?

— О неисправностях не докладывал, — сообщает радист.

На юге тоже расцветают яркие вспышки. Где у нас Филин? По плану время и ему сказать своё слово. Командую пилоту сворачивать к центру.

Германская столица меж тем начинает напоминать разворошённый муравейник. Небо полосуют лучи прожекторов, оно украшается однообразными фейерверками от зенитных снарядов. Кабина вдруг будто попадает под сноп солнечного света. Только солнце, оно сверху.

Сноп прожекторного света мазнул по самолёту, вернулся…

— Манёвр! — Да начнётся игра со смертью.

Пилот немедленно поворачивает штурвал и уходит влево со снижением. Не оглядываясь, знаю, что место, где мы должны были пролетать, уже истыкано зенитками.

— Товарищ генерал! — В голосе наблюдателя отчаяние и неподдельная боль. В нескольких километрах впереди и справа в небе разгорается костёр, вытягивающий свои языки параллельно земле. Филин, мать твою!

Приказов отдавать не буду…

— Товарищ генерал, — связист протягивает трубку.

— Ворон, я — Филин. Прощай, командир… — и неприятный треск. От чего, даже догадываться не хочу.

— Прощай, Филин… — больше ни слова выговорить не могу. Факел направляет свой огненно-дымный след вверх наискосок. Филин решает хлопнуть напоследок дверью. А я сейчас добавлю. Этот заход посвящу тебе, Филин. И в докладной на твой счёт нарисую. Проходимся над очередной целью, под нами электростанция и, предположительно, заводы «Даймлер-Бенц». Щедро вываливаем на них три кассеты, всё, что есть в бомбовом отсеке. Нам разгрузиться надо впереди сложнейший пируэт.

Пилотам указываю цель, которую не достал Филин. Бомбами не достал, а вот собой удалось. Но там есть, куда добавить. В таких делах переборщить невозможно. Делаем разворот. Затем противозенитный манёвр, хватит им одного Филина.

— Приготовиться к бомбометанию! С вертикального кабрирования! Всем закрепиться!

Довольно редко используем этот приём. Дмитрий Григорич рассказывал, что разучивать начали ещё до войны. Кроме пешек и ТБ-7 другие бомбардировщики не способны к такой фигуре. Первый этап: заходим на цель со снижением. Опасным, крайне опасным снижением, метров до четырёхсот. Второй: круто забираем вверх с таким расчётом, чтобы на вертикальном участке самолёт находился строго над целью…

— Первая! Вторая! Третья! Четвёртая! — Четыре ФАБ-250 несутся вниз, мы вверх. Сброшенные бомбы

В какой-то момент нас, весь экипаж, начинает тащить к потолку, который обращён вниз. Через долгие и неприятные секунды самолёт с поворотом вокруг своей оси встаёт «на ноги». Лучше всех себя чувствует первый пилот. По себе знаю. Тому, кто за штурвалом, легче всего, он всем управляет.

— Приготовиться к бомбометанию! — Сбросим на юго-восточную окраину остатки, и домой.

— Сброс! — Сбрасываем «бумажную бомбу». Листовки с текстом. Личная инициатива Дмитрия Григорича. Если коротко, то содержание можно выразить несколькими фразами: «Адик, тебе привет от генерала Павлова. Хочешь взять Минск? Вот тебе, а не Минск!». И огромный кукиш на полстраницы.

— Центр города заснял? — Второй пилот кивает.

Самолёт закладывает крутой вираж. Начинают работать пулемёты. Фрицы страстно желают сквитаться с нами, над городом начинают кружить мессеры, выискивая посмевших ударить по столице тысячелетнего рейха. По самым наглым, опасно приблизившимся, и бьют наши стрелки.

Уходим с постепенным набором высоты. Уход — отдельная и непростая операция. Наш самолёт, северная тройка и южная двойка, у всех своя нетривиальная траектория. Радист начинает стучать ключом, рассылая команды-коды. Голосом сейчас говорить нельзя.

— Южные не отвечают, товарищ генерал, — докладывает радист, — северные обещают прийти вовремя.

— Сделай петлю на юг с возвратом, — это команда пилоту, — а ты усиль сигнал до максимума, — это радисту.

Выдыхаю с облегчением, когда южные отвечают. Им пришлось спасаться от мессеров и на максимальных оборотах они ушли на высоту, где фрицы чувствуют себя неуверенно. Но приходиться кружить над местом сбора, поджидая их. Наконец ложимся на обратный курс. Уходим этажеркой три на три. Три самолёта вверху, три — внизу. Километров через тридцать, когда мы забираемся на высоту одиннадцати с половиной тысяч, фрицы отстают. Облака нам помогают.

Через полтора часа.

Дрозду сегодня не везёт. Он словил снаряд или осколок в ещё один мотор, час назад его пришлось остановить и молиться, чтобы другой, тот, что барахлил на пути к Берлину, снова не стал капризничать. Кто-то наверху молитвы услышал, но только на час с небольшим. Час проработал, затем стал перегреваться всё больше и больше.

— Отправляй запрос на эвакуацию экипажа, — команда радисту.

Пожалуй, Дрозду частично повезло. Неработающие моторы расположены на разных крыльях, не знаю, как бы он летел с двумя движками на одном крыле.

19 сентября, пятница, время 11:20.

Бои в районе городка Уцене. Литва.

Оставив два безнадёжно догорающих танка с сорванными башнями, немецкая бронегруппа отползает назад. Войска 24-ой ударной не с таким гибельным для противника результатом, но повторили то, что сделали немцы с нашей танковой ротой вчера.

Ещё один залп вдогонку. 76-миллиметровые гаубицы, стреляющие прямой наводкой, тяжёлый аргумент. Ещё два танка, не успевшие скрыться за пригорком, останавливаются. У одного слетает гусеница, второй уныло дымит.