Другой - Станислав Жейнов

Я сходил в палатку за сигаретами, захватил за одно и пива. Сел на прежнее место, подкурил Сергею, закурил сам.

— Что дальше? — спрашиваю.

Сергей затянулся, посмотрел на небо, пустил вверх струю дыма. Помолчал.

— Да, хорошо водил, но… Тонут, как раз те, кто умеет плавать, — чуть подумав, продолжил:

— Ехал с семьей, к родителям жены. Он в пригороде Минска жил, а они в: "Марьина Горка" — город такой — название интересное. Запомнил.

— И что? — Поторопил друга, а-то опять задумался.

Очнулся, и как-то нехотя:

— Нарушил правила, пересек сплошную, и в КамАЗ… Жена с ребенком насмерть, а он выжил. Пока лежал в больнице мать его умерла. Всех я хоронил, — он пол года в реанимации… Вот, с этого момента, того Игоря, которого я знал — не стало.

Сергей замолчал, закрыл глаза ладонью, размял кожу вокруг глазниц и на лбу.

— Жарковато, да? — спросил он.

— Не сказал бы, наоборот хмурится. Будет дождь.

— Пойдем, я умоюсь.

— Полотенце брать?

— Да я, только лицо обмыть… или поплаваем? Правильно, давай искупнемся…

Пришли на берег, разделись. Сергей привлек мое внимание, кивнул в сторону: — Смотри-ка поймал!

Я посмотрел, увидел Игоря, махнул рукой. Он в ответ поднял вверх раскрытую ладонь, задержал на несколько секунд, опустил.

Стоял далеко: метров за двести от нас, возле тех самых камышей, где я упустил своего монстра.

— Откуда знаешь, что словил?

— Он показал…

— А мне? Я тоже хочу.

Игорь, будто услышал, поднял с земли две рыбины, потряс ими в воздухе. Или щуки, или судаки, отсюда не видно, и не большие, по килограмму, может, меньше. Я сцепил руки над головой в замок, потряс ими, что одновременно означало: приветствие, и восторг.

Плавали минут пять. Вода теплая, но с озера подул холодный ветер. Я замерз, выбежал из воды, нырнул в полотенце и сразу одеваться. Сергей вышел не спеша, вытираться не стал, обсыхал на ветру. Опять закурили.

— Вот такая история, друг, — говорит.

— И тогда он начал пить.

— Да. До того допился, меня не узнавал. Первый год ни дня, ни часа не был трезвым. Так пил, что… Не спал, не ел, только пил, пил, пил… Работу забросил, месяцами не выходил из дома. Как-то приехал к нему, дверь нараспашку, захожу а он удавочку к турнику привязывает. И упек я его тогда в психушку… в первый раз… Он выходил, и опять пил, и опять в больницу… Разговаривать вообще перестал, даже со мной… На все одна фраза: "Не хочу жить и не буду…" Заговорил потом, но… такое мел… лучше бы молчал. Кроме депрессии появились: фобии, припадки и алкогольная зависимость. Несколько раз звонил мне, просил приехать, то его хотят отравить, то потолки на него падают, то… И я приезжал. Жил у него несколько недель, и обратно. Не давал ему пить, а он втихаря, у него в подвале нычки, как оказалось… Я как узнал, психанул и ухал. Честно, просто нервы уже сдали… Все, что мог, сделал. Все бЕстолку. Сколько книг про алкоголизм перечитал, сколько статей, сколько всякой хрени про психические расстройства… Как в "Обыкновенном Чуде" — "…только про медведей, сто книг про медведей…"

Через два дня, как я уехал, — он мне звонит, говорит, пить не буду, но сам бросить не смогу, приезжай, говорит, поживи у меня месяц. Сразу у меня не получилось, но потом, почти три недели был с ним. Больше он не пил. И потихоньку, потихоньку… Вернулся на роботу, через пару месяцев уехал в Германию. Ничего нового: все по тому же профилю… Сделали, что-то вроде филиала. Но не только там жил, по всей Европе мотался. Ему это пошло на пользу, хоть развеялся.

— Английский знает?

— И Английский, и Немецкий, и Французский… С месяц, как назад вернулся, в Минск. Взял себе замов. Теперь, только с проверками туда…

— Сколько он жил в Германии?

— Больше трех лет. Видишь, вернулся и опять… Рецидив. Мне говорили, что такое может быть.

Сергей обсох, стал одеваться. Взялся за мою руку, натянул на ногу носок.

— А что ему снится? — спрашиваю.

— Авария. И после… Жена не сразу умерла, на глазах у него… А самый страшный сон, когда ходит по кладбищу, ищет их могилы и не может найти… Это не он, врач рассказал.

— И что здесь страшного?

— Не знаю. Он тоже не знает, просто накатывает, дышать не может… Он ведь на кладбище так и не был. Ни у жены с ребенком, ни у матери.

— Почему?

— Говорит, ему так легче. Так они будто живые. Приходят к нему, разговаривают…

— Может, надо сходить?

— Не знаю. Но он не пойдет…

Сергей оделся, мы пошли к Игорю; он уже недалеко, метрах в двадцати…

— Ну, как там, еще что-то есть? — на подходе крикнул Сергей.

— Тур Хеер дал, — ответил белорус. — Столько ударов, и только два карандашика. Ненавижу, когда сходят, лучше б совсем не клевали… Ладушки, на сегодня все.

Игорь бросил еще раз, не спеша подвел; возле берега кончик спиннинга дернулся; белорус посмотрел на меня, улыбнулся, отрицательно покачал головой: — Нет Глеб, не смотри так, не в этот раз…

Вертушка показалась над водой, на крючке трепыхалась ракушка.

Сергей поднял одну из щук, покачал, определяя вес:

— Ладно уж прибедняться… кило двести — кило триста будет… И та, тоже… — Раскрыл рыбацкий чемоданчик, достал нож.

— Что хочешь делать? — спросил Игорь.

— Почищу.

— Не чисть, кишки вытащи и все; мы ее коптить будем.

— Как, у нас ничего нет?

— Что-нибудь придумаем, люди мы смекалистые, головастые, и коптилку я видел у Анатолия.

— Тогда, точно придумаем, — говорю.

Игорь отцепил блесну, бросил в чемодан, намотал на катушку мононить:

— Серега, ты заканчивай тогда, а мы с Глебом дров принесем, да Глеб?

— Как скажете, — говорю.

Пока я рубил дрова, Игорь принес маленький железный ящик. Та самая коптилка, про которую говорил. Я потряс ее в руках, вздохнул, пожаловался:

— Все-таки жалко, что все так легко… Романтики нет, трудностей…

— Каких тебе еще трудностей надо? — спросил Сергей.

— Готовим на газе, коптим в коптилках, спим в палатках — не то. Мне не хватает дикости, чего-то такого, настоящего… Чтобы, как Робинзон: без фонариков, без ложек…

— Без сигарет, без водки, — добавил Сергей.

— У Робинзона была водка, — сказал Игорь, — и табак он выращивал.

— Да, но он голодал, — настаивал я, — каждый день боролся за жизнь. Только он, остров, холод и отчаяние…

— Ты так хочешь? — спросил Сергей. — Чего не спишь на улице? Главное, жрет за троих, хруст такой: разговаривать невозможно, глотать не успевает, изо рта валится, пальцы в жиру, лицо в соусе, на живот суп отрыгивает, еще и бубнит: "Слишком сытно… Хочется чтоб потруднее…"