Обнаров - Наталья Троицкая

Обнаров выразительно глянул на невозмутимого Беспалова.

– Вы хотите продать особняк на Истре. Я хочу его купить. Сколько за него просите?

Обнаров взял бумажную салфетку, написал на ней цену, передал ресторатору.

– О-о-о!!! У вас хороший аппетит! Простите за каламбур.

Курочкин положил салфетку в карман, откинулся на мягкую спинку стула и со знанием дела начал рассуждать.

– Земельный участок при доме запущен, требует серьезных вложений в ландшафтный дизайн. Минимум тысяч триста. Все сантехническое оборудование в доме необходимо менять, оно устарело. Его замена выльется в косметический ремонт почти всего дома. На крыше у вас шифер. Это прошлый век. Крышу надо менять. Теперь посчитайте и уменьшите сумму минимум тысяч на семьсот наших, извините, деревянных.

– В таком случае, – спокойно заключил Обнаров, – мы не договоримся. Вы прекрасно знаете, Олег Андреевич, что особняк стоит гораздо больше, чем я за него прошу. За него выложат без звука требуемую сумму хотя бы потому, что он принадлежит именно мне, хотя бы потому, что по нестриженным газонам ступали мои ноги, а моя задница согревала советские унитазы! Прошу меня извинить, я обязан быть на репетиции. Спасибо, что уделили мне время.

– Подождите-подождите. Что ж вы так, сразу, Константин Сергеевич? Дайте поторговаться!

– Я хочу продать этот дом и забыть о нем. Цену я не убавлю. Поклонником нестриженных газонов, шифера и советской сантехники вы все равно не станете.

– Не надо иронии, Константин Сергеевич. Когда и куда мне перевести деньги?

– Отделение Сбербанка на Щербаковской знаете? Там завтра в двенадцать.

– Я хотел бы также приобрести вашу знаменитую коллекцию старинного оружия и картин, без них особняк утратит изысканность.

– Это обойдется дороже, чем сам особняк, Олег Андреевич. К тому же я не намеревался продавать эти вещи.

– Может быть, вы все-таки передумаете? – ресторатор написал на бумажной салфетке предлагаемую цену и передал салфетку Обнарову.

Обнаров смотрел на цифры. Вместе с выручкой от продажи особняка, вместе с его гонорарами за последний месяц денег хватит на оплату курса консолидации и чуть-чуть останется.– Согласен. Завтра в двенадцать в банке на Севанской.

– Ах, Егор, Егор, карапуз мой, любимый! На дачу бы тебя, на озеро, подышать свежим лесным воздухом. Ну, ничего, съездим еще. Вот, мама наша поправится, и съездим. Все вместе. Да? – Обнаров посмотрел в окно, вздохнул. – Дождь не прекращается. На улице противно и сыро, да и темнеет уже. Гулять мы сегодня не пойдем. Пойдем-ка лучше на балкон, минут пять воздухом подышим.

Он завернул ребенка в теплое одеяло, взял на руки.

– Куда тебя несет! – закричала мать. – Уронишь мальчика! Еще после вчерашнего не отошел! Руки трясутся! Дай сюда! – и Марта Федоровна бесцеремонно забрала-таки из его рук сына.

Она развернула ребенка, сняла теплую шапочку.

– Никуда мы не пойдем, маленький. Мы будем дома, с бабушкой! Правда?

Обнаров посмотрел на свои руки, руки действительно дрожали. Он сокрушенно покачал головой.

– Мне больно, ты делаешь еще больнее. Зачем, мама?

Мать не ответила.

– Никогда бы не подумал, что так может быть, но мне неуютно в собственном доме. Чтобы не раздражать тебя, я буду на кухне. Вскипячу чайник. Приходи пить чай.

Мать не пришла.

Вечером она не дала ему купать ребенка.

– Я двоих вырастила и третьего выращу! Не дам ребенка, не подходи! – ответствовала она и закрылась с мальчонкой в ванной.

Он простоял под дверью все время, пока Марта Федоровна купала внука, чутко прислушиваясь к каждому звуку.

Искупав ребенка, Марта Федоровна уложила его в кроватку, недовольно вырвала из рук Обнарова бутылочку с манной кашей и стала кормить ребенка. Сидя на кухонном диване, он долго слушал, как мать поет мальчонке колыбельные, которые, наверное, пела и ему самому, слушал – и незаметно уснул.

Его разбудило неясное прикосновение, точно кто-то гладил его по руке. Обнаров открыл глаза и увидел заплаканную мать.

– Что это такое? – мать указала на следы уколов и синяки на его правой руке.

Обнаров опустил закатанные до локтей рукава рубашки.

– Я не хотел, чтобы ты видела.

Мать сокрушенно покачала головой.

– Я думала, сильным тебя вырастила, а ты, значит, наркотики потихоньку колешь! Покажи другую руку! – потребовала Марта Федоровна.

Обнаров послушно закатал рукав.

– Нет больше моих сил! – Марта Федоровна пошатнулась, ухватилась за сердце.

– Мама!

Обнаров подхватил мать, усадил на диван, подал воды, присел перед нею на корточки.

– Ну, все, мам, все. Успокойся.

Мать тяжело перевела дыхание:

– Хорошо, что отец не видит.

Обнаров вздохнул, погладил мать по коленке.

– Мам, это не наркотики. Тае делали прямое переливание крови. Я был донором.

Мать растерянно смотрела на него.

– Таечке совсем плохо, да? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Теперь много лучше.

Он отвернулся, он искренне хотел, чтобы это было правдой.

– Господи, что делается… Прости меня, сын. Мне стыдно.

– Забавно…

– Что?– Забавно, что ты совсем не знаешь меня…

Строчки ложатся ровно и бегут одна за другой, почерк врача легкий, летящий.

«…15 сентября 2005 года. Тридцать восьмой день терапии. Достигнута ремиссия. В анализах крови исчезли бласты[49] , нормализовалось число эритроцитов и уровень гемоглобина. В костном мозге бластоз 3 % (критический уровень 5 %). Самочувствие больной улучшилось. Исчез геморрагический синдром[50] , бледность кожи несколько уменьшилась. Настроение стало более оптимистичным. Параллельно курсу химиотерапии проведена профилактика нейролейкемии[51] по программе (эндолюмбальное введение[52] метотрексата 12,5 и цитозара 5-15-30-30-30 мг раз в четыре дня). Оплата первой фазы курса консолидации произведена полностью по договору №LGF-47778 от 15 сентября 2005 года».

Обнаров вошел в палату жены со смешанным чувством. Был страх, так как увидеть сегодня жену в том же состоянии, что и в прошлый визит, услышать ее желание умереть было страшно. А если ей стало еще хуже? Страх тормозил, останавливал. И в то же время он рвался туда, к ней, ноги сами его несли, так как в палате была женщина, которую он любил так, что словами выразить не возможно.

Собравшись с духом, надев приветливую улыбку, Обнаров шагнул в палату.