Исцеляющая любовь - Эрик Сигал

— Будем надеяться, что ты относишься ко второй категории, — сказал Палмер.

Она еще не оправилась от изумления.

— Откуда эта внезапная тяга к отцовству?

— Понимаешь, мы ведь с тобой оба не молодеем. Женщине лучше родить до тридцати. А поскольку в этом году твоя ординатура заканчивается, то график у тебя будет полегче и ты, надеюсь, сможешь совместить его с материнством.

— Палмер, а настоящие мотивы? — не унималась она.

— Видишь ли, я бы хотел иметь наследника, чтобы передать ему родовое имя.

— Нет! — настаивала Лора. — Скажи мне настоящую причину, только честно!

Он взглянул ей в глаза и с оттенком тревоги ответил:

— Меня переводят. Пока не знаю, когда именно, но это будет Вьетнам.

— Лора, ты шутишь!

— Прости, но я говорю серьезно.

— Но он об тебя вытирает ноги! Неужели ты позволишь ему снова войти в твою жизнь и трепать тебе нервы?

Робби был вне себя. Лора только что сообщила ему, что больше они не смогут видеться. Разве что как друзья.

С последним условием он еще мог бы смириться. Он был вполне зрелый, взрослый человек. За его плечами уже были победы и поражения — в том числе женитьба, развод и вызванная им неразбериха с двумя детьми.

Но сама мысль о том, что такая женщина, как Лора, может вернуться к Палмеру после всего его свинства, привела Робби в полнейшее смятение. Он на собственном опыте знал, что женщину и мужчину подчас удерживает вместе комплекс неадекватности, даже если они понимают, что их совместная жизнь разрушительна для обоих.

Робби был уверен, что подходит Лоре намного больше, чем ее муж. Ибо под внешностью взрослой женщины он видел маленькую девочку, и Лора пробуждала в нем отеческие инстинкты.

И вот пожалуйста, этот подонок Палмер под звуки вальса вновь выходит на сцену, щелкает пальчиками, и Лора бежит к нему, чтобы снова оказаться объектом моральных истязаний. По здравом размышлении он пришел к выводу, что Лоре, возможно, нравится испытывать унижение. «Ладно, Робби, — сказал он себе, — отпусти ее. Меньше забот на твою голову».

Все эти мысли пронеслись у него в голове, пока они с Лорой стояли у сестринского поста и заправлялись кофеином. Он был рад, что не поддался первому порьюу и не кинулся отговаривать ее. Сейчас он немного успокоился и мыслил более рассудительно.

— Ты уверена, что принимаешь правильное решение? — спросил он.

— Роб, я вообще не принимала никакого решения.

— Ты хочешь сказать, что мы с Палмером друг другу не конкуренты?

— Нет, Роб, я хочу сказать, что от меня тут ничего не зависит. Палмер — мой муж, и, прежде чем выйти за него, я долго и напряженно думала.

— От тебя многое зависит! Ты прекрасно знаешь, что я готов на тебе жениться.

Лора нежно взяла его за руку:

— Робби, послушай, то, что между нами было, — было прекрасно. И я тебя очень люблю. Но если честно, тебе будет лучше без меня. Я вполне гожусь для романа, но хорошая жена из меня не получается.

Робби был обижен. В равной степени за себя и за нее.

— Лора, слушай меня внимательно. Это мое последнее слово. — Он помолчал, глубоко вздохнул и негромко сказал: — Господь сыграл с тобой злую шутку. Он дал тебе все. Только, по-видимому, Он был так потрясен результатом, что забыл добавить маленький завершающий штрих — капельку уверенности в себе. Ладно, стало быть, не судьба. Придется пострадать, но я переживу. Надеюсь только, когда-нибудь найдется человек, который вобьет в твою хорошенькую головку немного здравомыслия, и ты наконец начнешь себе нравиться.

Он отвернулся, стыдясь навернувшихся на глаза слез.

И ушел прочь.

34

В начале осени 1968 года движение за права негров «Черная сила» буквально достигло олимпийских вершин.

На Играх, проводившихся в высокогорном Мехико, американские атлеты Томми Смит и Джон Карлос выиграли золото и серебро в забеге на двести метров. Стоя на пьедестале под звуки «Звездно-полосатого флага», спортсмены вскинули вверх кулаки в черных перчатках в знак протеста против обращения белой Америки с их братьями.

Этот новый виток протеста стал набирать силу в предшествующем году, когда Рэп Браун возглавил Студенческий координационный комитет ненасильственных действий (СККНД). Из первой же его речи было ясно, что название возглавляемой им организации имеет мало общего с ее действительной позицией, ибо он сразу с высокой трибуны призвал к физическому устранению леди Джонсон, жены американского президента.

Он также привнес новую нотку в программу боевиков — антисемитскую. Американские евреи неожиданно оказались для негров главным источником всех их бед. Для таких организаций, как СККНД и Конгресс расового равенства (КРР), это была новая тактика. Прежде они опирались на широкую поддержку бывших обитателей нацистских гетто. А для Хершеля Ландсманна это было как нож в сердце. До сих пор он всей душой, а в значительной мере и кошельком поддерживал борьбу за гражданские права негров. Теперь же у них с Ханной было такое чувство, что их предали. Но больше всего (и в такой степени, что они не решались в этом признаться друг другу) их сейчас тревожил вопрос о том, как это все отразится на их отношениях с Беннетом.

Барни уже написал порядка двухсот страниц книги, которую озаглавил «Чемпионский характер». Он больше не мог противостоять настойчивым просьбам Билла Чаплина показать ему рукопись. С трепетом он отвез материал в издательство.

В тот же вечер, начиная с девяти часов, он с интервалом в тридцать минут звонил Биллу Чаплину в надежде получить хоть какой-то отклик.

— Билл, ну как? Подойдет? Или ужасно? Не слишком претенциозно? Или, может, поверхностно?

Изумленный редактор отвечал:

— Послушай, Барни, если ты будешь продолжать меня дергать, я эту рукопись никогда не осилю. Почему бы тебе не выпить снотворного и не лечь спать?

— Черт побери! Не нужно мне никакого снотворного! Я хочу знать ваше мнение.

Текст, который он представил Биллу, содержал анализ особенностей психики нескольких выдающихся спортсменов, а лучшей, по мнению самого Барни, главой его книги — точнее, написанной части — был рассказ о кумире его детства Джеки Робинсоне. Внук раба, он первым из темнокожих пробился в бейсбол.

В половине двенадцатого позвонил Билл Чаплин.

— Барни, материал потрясающий! — объявил он.

— Вы хотите сказать, он вам понравился? — не веря своим ушам, переспросил Барни.

— Нет, он меня восхитил! Когда думаешь закончить остальное?

— Послушайте-ка, — шутя возмутился Барни, — вы, кажется, забываете, что я еще и практикующий врач!

— Знаю, знаю, — заверил Чаплин. — Просто нам нужно поставить тебя в план на весну. Если тебя беспокоит вопрос денег, могу выписать тебе еще один аванс, чтобы ты мог взять творческий отпуск и целиком сосредоточиться на книге.

Возникла пауза. Биллу даже показалось, что связь прервалась.

— Барни, ты меня слышишь?

Тот не сумел скрыть негодование.

— Билл, позвольте мне в тысячный раз вам объяснить, что психиатр — это как отец очень большой семьи. Наши больные — не те, что ложатся на операцию и через неделю выходят. Если они выбирают своим врачом меня, это значит, что у меня появляются перед ними обязательства. Я обязан быть в досягаемости, когда бы я им ни понадобился. Даже если это случается раз в несколько лет. Вы бы не хотели, наверное, чтобы летчик ушел в отпуск в тот момент, когда вы летите через Атлантику?

Билл устыдился:

— Прошу меня извинить, Барн, я увлекся. Я понимаю твои приоритеты. Могу я взять свою просьбу назад? Только без обид!

— Конечно, не вопрос.

— Хорошо, Барн. Тогда я прощаюсь. — И все же не удержался, чтобы не вставить напоследок: — Как думаешь, к августу закончишь?

— Спокойной ночи, Билл.

— Я только что убил человека. Что мне делать?

Было два часа ночи. Тим Блустоун, младший ординатор терапевтического отделения, был в отчаянии. Его начальник, Сет Лазарус, пытался его успокоить.

— Тим, не кори себя. Постарайся взять себя в руки. Присядь и расскажи, что случилось.

Молодой врач, как автомат, исполнил приказание. Он сел на кушетку и зарылся лицом в ладони.

— Господи, я — убийца! — застонал он.

Тим поднял глаза и рукавом отер слезы.

— Миссис Макноутон… Она была…

— Я знаю, — перебил Сет. — Ее должны были завтра оперировать. Продолжай.

— Сестра измеряла ей давление, а оно вдруг упало до немыслимой отметки. Она меня позвала. Я прибежал. И без измерений было видно, что у нее страшная гипотензия. У нее все лицо было синее…

После паузы он продолжил:

— Я чувствую себя полным негодяем. Я знаю, надо было вызвать тебя, Сет! Ты бы не допустил такого промаха.