Черные алмазы - Мор Йокаи

— Хорошо, вы получите ее, всю тысячу экземпляров вместе с черновой рукописью. Можете протопить ею камин, если не пожелаете сохранить на память.

— Во-вторых, — продолжал Феликс, — вы откажетесь от контригры и в течение трех дней распространения займа не предпримете никаких маневров ни против меня, ни против моих компаньонов. Более того, вы сами подпишетесь одним из первых, и притом на значительную сумму.

— Хорошо! — сказал князь. — Договорились! Но теперь выслушайте мои поправки. В первый день распространения займа я ничего не сделаю против вас, но и не подпишусь. Во второй день я тоже вас не трону, но и не поддержу. Затем, на третий день, я подпишусь на миллион и в дальнейшем стану поддерживать ваши предприятия, словно ваш ближайший друг.

— Но почему не в первый день?

— Я скажу вам, что должно произойти в первые два дня. Сегодня же вы известите мадам, что князь Тибальд взят под арест и что она не может долее оставаться в его апартаментах. Мадам однажды уже проявила бескорыстие, возвратив Тибальду дворец со всей обстановкой; она сделает это и во второй раз и вернется к своему супругу. Супруг отметит примирение званым вечером. На вечер он пригласит и лучшего друга дома. (Тут князь красноречивым жестом приложил к груди указательный палец.) Друг дома, пользуясь случаем, предложит мадам полюбоваться красотами озера Комо, где роскошный летний дворец ожидает свою хозяйку, а мадам крайне необходим целительный итальянский воздух и перемена обстановки.

— Вы очень деликатный человек.

— Прошу вас, не хвалите меня раньше времени. В течение второго дня господин Феликс Каульман разъяснит мадам, что во Франции, дабы брак был действительным, обязательна и гражданская процедура. После чего вы отведете ее к нотариусу и заключите гражданский брак.

— Но, сударь! — вскричал Каульман с неподдельным испугом и отшатнулся. — Зачем вы добиваетесь этого?

— Зачем? — воскликнул князь и поднялся с места, чтобы еще более унизить свою жертву. — Да затем, прожженный мошенник, чтобы не дать вам проделать то, что вы собираетесь: в одной стране вы похищаете красотку, а в другой, где вы можете от нее избавиться, бросаете ее. Я раз и навсегда лишу вас возможности отнять у мадам свое имя. Не так ли? Иначе на четвертый день вы рассмеетесь мне в лицо и скажете: «Ведь то, что я тебе отдал, никогда и не было моим!» А мне нужна и оправа к алмазу. Я не позволю вам, сударь, выломать камень из вашего обручального кольца, я хочу видеть их вместе!

Каульман не скрывал растерянности.

— Я не понимаю вашей прихоти, сударь!

— Зато я прекрасно понимаю! Да и вы в состоянии понять, если захотите. Я без ума от этой женщины, а она меня терпеть не может. И я знаю, в чем тут причина, хотя вы и не подозреваете о ней. Ваша жена — целомудренная женщина! Вы удивлены, не правда ли? Но это заслуга не ваша, а князя Тибальда. Это Тибальд открыл мне. Он заставил мадам поклясться, что она никогда не примет меня. Бедный старик! Он надеялся примирить меня со своей внучкой, если я откажусь от Эвелины. Каким же он оказался плохим психологом! Ведь этим он только разжег мою страсть. За падшей женщиной я не стал бы таскаться из страны в страну. Я давно бы забыл о ней. Но я преследую мадам, потому что мне открыли секрет ее непорочности. Я обожаю эту женщину потому, что она светлая, чистая, сверкающая; и чтобы этот кристалл засверкал полным блеском, ему нужен титул, клеймо подлинности, и этот титул — ваше имя. Теперь понятно, чего я требую от вас?

— Князь! У вас дьявольские замыслы. Вы хотите привязать меня к моему позорному столбу, к моему унижению!

— Унижение? Да кто завлекал вас на эту ярмарку, где торгуют честью и унижением? И что я предлагаю вам? Разве не то, чтобы имя Каульмана засверкало еще ярче? О, на имени Каульмана не должно быть ни единого пятнышка. Глава фирмы Каульман станет достойным, респектабельным человеком. В свете — влиятельное лицо, на бирже — воротила, человек с прочным положением, дома — добропорядочный глава семьи. Ну, а кто вы на самом деле — будем знать только мы двое, и о вашем доме — мы трое.

Каульман пытался изобразить мучительные душевные терзания.

— Ах, сударь, да не трите вы глаза и щеки! — с досадой отворачиваясь, воскликнул князь. — Я все равно не поверю, что вы плачете или что вы покраснели. Времени остается в обрез; мой совет — не тратьте его понапрасну.

Это святая правда. Надо спешить. Поэтому господин Феликс скомкал заключительную сцену и обошелся без вырывания волос на голове — как признака тяжких метаний между чувством порядочности и крайним отчаянием; он принял выгодную сделку и протянул князю руку.

Но Вальдемар и на этот раз не подал ему руки, а ограничился поклоном.

— Пометьте себе в записной книжке наряду с другими сделками: у нас нет причины пожимать друг другу руки. Предельно точно запишите все условия! Если я завтра до часу дня получу от вас приглашение на вечер, то завтра не появлюсь на бирже. Если послезавтра до часу дня я получил от вашего нотариуса официальное извещение о заключении гражданского брака, то я и в этот день не поеду на биржу. И если до часу пополудни на четвертый день ко мне придет ваше доверенное лицо и сообщит, что вы отбыли на брюссельский рынок проводить операцию с займом и шлете мне ключ от квартиры с просьбой ко мне как деловому компаньону заменить вас, то я появлюсь на бирже и обеспечу займу блистательную победу. А теперь можете плакать или смеяться, но только не в моем доме.

Эва Дирмак

Итак, господин Каульман наилучшим образом уладил свои дела с князем Вальдемаром.

Князь действительно был безумно влюблен в Эвелину.

С тех пор, как он услыхал ее пение в соборе св. Евстахия, он готов был следовать за нею хоть в пустыню, поселиться в пещере и питаться акридами, как святой Антоний, — лишь бы она появилась в образе искусительницы!

Каульман добился тут полного успеха.

Князь не возглавит контригру, не воспользуется бондаварской катастрофой, начинания фирмы Каульман не потерпят крах.

Напротив, князь предотвратит панику на венской бирже, когда распространится слух о катастрофе на шахте, он поддержит курс бумаг. Он позволит выпустить на парижской и брюссельской бирже церковный заем и сам подпишется, притом на солидную сумму.

И во что же это обойдется Каульману? Ровным счетом ни во что. В одно доброе слово красивой женщины.

Пусть еще раз покажут свою магическую власть черные алмазы: черные глаза Эвелины. А там доставайся они тому, кто больше заплатит.

Каульман долго ждал возвращения священника, но, не дождавшись его, решил самолично отправиться к супруге.

Он не застал ее дома. Привратник сказал, что госпожа отбыла в театр.

Каульман забыл заглянуть в театральную афишу и лишь теперь узнал, что Эвелина сегодня занята.

Он помчался в оперу.

Первым делом он бросился в ложу супруги, но там, кроме компаньонки, никого не было.

Он оглядел из ложи зрительный зал. В партере сидело достаточно клакеров, в одной из лож у просцениума он заметил князя Вальдемара.

Да, князь лучше него знал, что Эвелина сегодня поет.

Затем он спустился в фойе; в театре знали, что господин Феликс — супруг мадам, и его пропустили в уборную Эвелины.

Эвелину он застал уже в театральном костюме, готовой к выходу.

Завидев Каульмана, она отвернулась с выражением досады: «Зачем он мешает ей в ту минуту, когда она готовится исполнять свое предназначение?»

— Я зашел пожелать вам доброго вечера, мадам!

— Могли бы отложить это на завтра.

— Что отложить? Вечер? Ха-ха!

— Не вечер, а пожелания. Ведь вам известно, как я каждый раз волнуюсь перед выступлением.

— Я боялся опоздать. Вы знаете, что цвет общества готов на все, лишь бы достать билет на ваш благотворительный концерт. Вы оставили хоть один для меня? — Господин Феликс был сама любезность и предупредительность.

— Нет, не оставила.

— Ах, отчего же? — воскликнул он, разыгрывая огорчение.

— Оттого, что никакого концерта не будет. Я отказалась от него.

Лицо господина Феликса мгновенно вытянулось.

— Не будете ли вы добры объяснить причину?

— После выступления. А сейчас мне пора на сцену.

С этими словами мадам удалилась из уборной и оставшееся до выхода время провела за кулисами.

Каульман занял место возле другой кулисы, откуда мог видеть и Эвелину и ложу у просцениума.

Эвелина играла слабо и пела тоже посредственно. Ее сковывал страх. В этот вечер она не только плохо интонировала, но и пропускала целые ноты. Было заметно ее волнение.

Но вышколенная клака хлопала ей так, что стены дрожали, а Вальдемар из своей ложи аплодировал, словно ему за это платили больше всех.

После заключительной арии из ложи Вальдемара к ногам Эвелины обрушилась целая лавина венков и букетов.