Черные алмазы - Мор Йокаи

После заключительной арии из ложи Вальдемара к ногам Эвелины обрушилась целая лавина венков и букетов.

Эвелина не подняла ни одного цветка и торопливо скрылась в своей уборной.

Каульман вошел туда вслед за ней.

— Почему вы не подняли ни одного из этой груды красивых венков? — спросил он у Эвелины.

— Потому что я не заслужила их. Я чувствую, я знаю, что пела отвратительно.

— Но хотя бы в угоду тому, кто послал эти венки, следовало принять хоть один.

— Ах, так? Вам вправду, хотелось этого?

— Мне?

— Ну, да! Я полагаю, все эти венки от вас?

— О нет! Разве вы не заметили? Все они были брошены из одной ложи. Вы не узнали того, кто занимал эту ложу?

— Я не смотрела туда.

— Князь Вальдемар.

— Ах! Ваш страшный враг, тот, кто стремится вас разорить?

— О, князь очень изменился, он весьма сожалеет о прошлом и теперь он наш лучший друг.

— Наш друг? Чей?

— Как мой, так и ваш.

— Благодарю! Но я отказываюсь разделить эту дружбу.

— Здесь трудно что-либо разделять, мадам! Ведь он мой добрый друг, и для него открыты двери моего дома.

— А двери моего дома закрыты.

— В таком случае я вынужден сообщить вам неприятное известие. Ведь вы закончили свое выступление? Так что вам не опасно волноваться…

— Да, извольте говорить, — сказала Эвелина, сидя перед зеркалом и нежным кремом удаляя грим с лица, — я вас слушаю.

— Вы недолгое время сможете держать собственный дом. Князь Тибальд взят под опеку, а как вы могли подметить своим острым умом, парижский особняк — свидетельство его дружеского внимания к вам. Теперь с этим покончено. Мне же обстоятельства не позволяют снимать для вас отдельные апартаменты, так что в дальнейшем нам придется жить одним домом и, стало быть, естественно и неизбежно, что гости, желанные в моем салоне, будут и вашими гостями.

Эвелина освободилась от роскошною наряда королевы, сняла с головы диадему, с запястий — сверкающие браслеты.

— И вы полагаете, — спросила она через плечо, полуобернувшись к Каульману, — что, если обстоятельства вынудят меня оставить роскошный отель, я не смогу снять в Париже мансарду, где будет дверь, а в двери запор, и что если я пожелаю ее захлопнуть перед кем-либо, то ни один князь на свете туда не войдет!

Каульман решился на крайность. Он больше не давал себе труда казаться любезным.

— Предупреждаю вас, мадам, во Франции существуют неприятные законы, обязывающие жену жить вместе с законным мужем, выезжать с ним, подчиняться ему.

Эвелина в этот момент снимала золотые сандалии. Черные, пронизывающие глаза ее устремились на Каульмана.

— В таком случае я тоже предупреждаю вас, сударь, что во Франции существуют неприятные законы, по которым брак французских граждан, заключенный перед алтарем без гражданской регистрации, не признается властями и считается недействительным.

Каульман вскочил со стула, словно ужаленный тарантулом.

— Что вы сказали?

Эвелина сняла с ноги золотую сафьяновую сандалию. И, стоя в одной сорочке, босая, она бросила роскошные сандалии к ногам Каульмана.

— А то, что вот эти сандалии — еще ваши, но я, мадемуазель Эва Дирмак, принадлежу только самой себе.

— Кто вам это сказал? — изумился банкир.

— Тот, кто дал вам совет так поступить со мной.

Каульман оперся о стол: голова у него шла кругом.

— А теперь, — Эвелина взмахнула рукой, — впредь не забывайте, сударь, что это уборная мадемуазель Дирмак!

Не дожидаясь повторных напоминаний, Каульман схватил свою шляпу и кинулся прочь.

Бегство его было так стремительно, что ему уже и не остановиться, пока где-нибудь он не упадет без сил.

Полный крах. Спасенья ждать больше неоткуда.

Все складывалось так, как предсказал священник.

Еще вчера он ворочал миллионами. Отовсюду ему предлагали сотни миллионов, а завтра к нему же потянутся тысячи рук, чтобы весь капитал, включая наличность, расщепить на атомы, миллионы раздробить в гроши.

Нет иного выхода, как застрелиться или запустить лапу в акционерную кассу, загрести, сколько можно утащить с собой, и бежать, бежать куда глаза глядят.

Каульман предпочел последнее — он сбежал.

Быть никем

Эвелина воспринимала окружающее, как человек, которому после неудачно сложившейся жизни суждено родиться заново.

Она больше не жена.

И не вдова, которой есть что оплакивать из минувших радостей.

Она снова вернулась в девичество, перед ней раскинулось цветущее поле жизни, и она стоит в нерешительности, не зная, какой же цветок предпочесть.

Сердце полно пробудившихся неясных мечтаний, надежд, желаний — волшебная тайна ждет, чтоб ее разгадали.

На следующий день, получив известие, что Каульман бежал и уже никогда не вернется, Эвелина почувствовала, как с нее пали оковы.

Вольная птица вырвалась из клетки.

Куда летит вольная птица, ощутив крылами открытый простор? Разве вспомнит она, сколь роскошна была ее клетка, как заботливо ухаживал за ней хозяин, как вкусно ее кормили, сколь надежно оберегали от холода и недугов, как искусно учили ее петь?

Вольная птица думает только о том, куда направить полет.

Быть может, на воле ее растерзают, может быть, она замерзнет, и, уж наверное, она разучилась выискивать корм среди полей, — но все же она улетает. Ищет себе гнездо. Ищет спутника.

Эвелине не приходило в голову, что слухи о бегстве Каульмана повлекут за собой, как влечет невольника цепь, и пересуды о ней; что всюду уже идут разговоры, кому же достанется брошенная красавица.

Красавица, что играет в салоне более значительную роль, нежели на подмостках. На сцене она предстает лишь неопытной дилетанткой, в салоне же — зрелой актрисой.

Кого наречет она новым своим повелителем? Ибо эта мятежная держава, чье имя прекрасная женщина, навсегда сохраняет за собой право выбора короля, ей ничего не стоит принять отречение. Это самая необычайная конституционная монархия с кабинетом министров, не подвластным королю, где понятия о цивильном листе диаметрально противоположны нашим.

Итак, сейчас у нее нет правителя. Дворец пуст. А сердце исполнено радости, которой еще нет названия. Да и какое ей дать название?

О ком ей мечтать? Кто ей ближе всех?

Кому открыть прежде других, что она счастлива, безмерно счастлива, что она возрождается к жизни, что она обрела свободу?

На столе лежала визитная карточка Арпада.

Эвелина велела заложить карету, дала лакею записку с адресом и отправилась с визитом к семейству Белени.

Они жили неблизко, на окраине Парижа, где до сих пор еще сохранились одноэтажные дома.

Вдова Белени предпочитала жить в одноэтажных домах. Ее собственный дом — тот, что пошел с молотка, — тоже был одноэтажным.

Кроме того, у этих домов было и еще одно преимущество.

В каком бы большом городе они ни останавливались с концертами или давать уроки, мать Арпада всегда старалась отыскать квартиру с кухней, чтобы готовить самой и столоваться дома вместе с сыном. Дабы не ускользнул он от материнского ока, не попал в разгульную компанию, что неизбежно при жизни в гостиницах.

Конечно, вдова готовила все сама, и Арпад искусству любого кулинара предпочитал стряпню своей матери; нельзя было оказать ему более дурную услугу, чем пригласить на званый обед. И где только это представлялось возможным, Арпад отклонял приглашения, утверждая, что не может есть нигде, кроме дома, — ему-де гомеопатами предписано лечебное питание.

Не мог же он так прямо и заявить приглашавшим его знатным особам, что он им очень признателен, но матушка приготовила дома фасоль со свиными ушками, а это блюдо он не променяет ни на какие лакомства.

Кучеру и лакею Эвелины пришлось изрядно потрудиться, прежде чем они где-то в районе Монмартра отыскали улицу, на которой поселилось семейство Белени.

Эвелина велела кучеру остановиться на перекрестке: в начале улицы она вышла из кареты и в сопровождении лакея пешком отправилась разыскивать нужный дом.

В одном из неказистых строений, задняя сторона которого выходила в сад, вдова Белени снимала две небольшие комнаты, отделенные друг от друга кухней.

Какая-то служанка, стиравшая белье во дворе, показала Эвелине комнату, которую занимал молодой господин.

Эвелина тихонько прошла на кухню и заметила, что дверь из комнаты, окнами выходящей во двор, тотчас же приоткрылась, оставив ровно такую щель, какая вполне достаточна для любопытных женских глаз.

Это, очевидно, матери Арпада не терпелось узнать, кто явился с визитом к сыну.

Эвелина на цыпочках проскользнула к другой двери и бесшумно вошла.

Она хотела сделать Арпаду сюрприз.

В комнате музыканта было на удивление красиво и уютно. Во всем чувствовалась заботливая материнская рука. Стол и стены украшали подарки знатных почитателей таланта: кубки, искусная резьба, старинное оружие, великолепные картины; на окнах цветы, в шкафу — со вкусом подобранная библиотека.