Life - Keith Richards

С люстрами, надо сказать, связано одно воспоминание, которое можно занести в категорию «блин, пронесло». Я записал его в тетрадке под заголовком «Небесный дробовик».

Некая дама (без имени), которую я развлекал, была так благодарна, что потребовала позволить ей развлечь меня в ответ. Она разделась догола, подпрыгнула и ухватилась за огромную люстру, после чего исполнила несколько сложных гимнастических упражнений, в то время как лучи света метались по всей комнате. Было очень увлекательно. Затем с гибкостью акробата она соскользнула с люстры и приземлилась на диван рядом со мной. В то же мгновение люстра снялась с креплений и рухнула на пол. Мы прижались друг к другу, прячась от взрывной волны хрустальных осколков и истерически хохотали, пока они нас осыпали. После этого стало еще увлекательней.

У меня случилась небольшая стычка с Труменом Капоте, автором «Хладнокровного убийства», — он был из компании светских дружков Мика, которые прибились к нашему каравану; еще там была княгиня Ли Радзивилл, для нас — княжна Редиска, а Трумен был просто Труби. Ему заказал статью какой-то очень щедрый журнал, так что все это время он с нами как бы работал. И один раз за кулисами Труби вякнул что-то недовольно-стервозное — его, видите ли, по-старперски не устраивало, что так шумно. Типичный пидорский стёб, который обычно мне до фонаря, но в другой раз бывает, что и переклинит. Это все было после шоу, и меня распирало капитально. Все эта нью-йоркская брезгливость — достало уже. Ты в Далласе. В общем, устроил ему немного шума. Помню, пинал его закрытую дверь, когда мы уже вернулись в гостиницу. А потом закидал её кетчупом, который схватил с тележки. Выйди сюда, ты, цаца такая! Что ты здесь вообще делаешь? Тебе холодной крови надо? Ты теперь с народом ездишь, Труби! Выйди сюда в коридор и скажи все в лицо. Если вырвать из контекста, может показаться, что я какой-то натуральный Джонни Роттен, но наверняка что-то меня тогда спровоцировало.

Что было совсем уморительно, это то, что Трумен почему-то вдруг запал на Бобби. Трумена позвали на шоу Джонни Карсона после конца его небольшой экспедиции со Stones, и Джонни спросил его: какие ваши впечатления от всего этого рок-н-ролльного ажиотажа и ваших странных похождений? Ах да, я съездил на гастроли с Rolling Stones. А Бобби, естественно, смотрит все это по телевизору. Джонни спрашивает: расскажите что-нибудь из того, с чем пришлось столкнуться. С кем-то познакомились? О, я познакомился с одним прелестным молодым человеком из Техаса. И Бобби кричит: не-е-ет! Стой, ну не надо! Но телефон Бобби оборвали немедленно, весь союз техасских джентльменов: ого, ты с Труменом, что, правда?

Я хорошо помню концерт в Бостоне 19 июля 1972-го, по двум причинам. Первая — это автокортеж, которым нам предоставила бостонская полиция, и это на фоне того, что их коллеги из Род-Айленда хотели нас посадить. Мы приземлились в Провиденсе на пути из Канады, и, пока они обыскивали весь багаж, я прикорнул на крыле пожарной машины — таком округлом, симпатичном, еще старого образца, с брызговиками. Вдруг я почувствовал резкий тепловой удар — фотовспышка прямо мне в лицо, — и тогда я моментально вскочил и выхватил камеру у фотографа. Пошли все на хуй. Фотограф получил пинка, меня арестовали. Тогда Мик с Бобби Кизом и Маршаллом Чессом потребовали, чтобы их арестовали вместе со мной. Тут надо отдать должное Мику. Что же до Бостона, то там в день прилета пуэрториканцы взбрыкнули из-за чего-то в своей части города и начни буянить. И мэр Бостона сказал всем: немедленно пропускаете этих засранцев по городу, потому что мне сейчас одного погрома хватает, и не дай бог у меня в тот же день устроят еще и погром из-за Rolling Stones. Так что нас усадили в машины, и копы экстренно конвоировали нас до Бостона -с фланговыми мотоциклами и под ликование публики.

Другое крупное событие того дня — стук в дверь моего номера, в результате которого я впервые в жизни лицезри Фредди Сесслера собственной персоной. Я не знаю, как он туда попал, но в те времена ко мне в номер шастал кто ни по-ладя. Больше такого не бывает, я такого наката просто не вынесу, но в тот раз я был временно не занят, а мужик выглядел интригующе. Еврей-разъеврей, да еще одет во что-то анекдотическое. Феноменальный тип. Говорит: «Вот принес кое-что, тебе должно понравиться». И вынимает унциевый, с целой пломбой фуфырик чистого мерковского кокаина. Ничего не скажешь, вещь. «Это подарок. Обожаю твою музыку». А вещь такая, что, когда её открываешь, она практически выпархивает из баночки — шух-х-х. Кокаин, с которым я имел дело раньше, мне иногда нравился, но за исключением того, который тебе сбрасывали героинщики в Англии, это все было уличное дерьмо — никогда не знаешь точно, он мог весь оказаться амфетамином. А теперь, отсчитывая с того момента, Фредди раз в месяц доставлял мне полную унцию чистого, Деньги в этом не участвовали. Фредди ни за что не хотел бы, чтоб его воспринимали как «контакт». Он не был барыгой, которому можно позвонить и спросить: «Слышь, Фред, есть чего?»

Дело вообще было не в этом. Просто мы с Фредди сразу пришлись друг другу по душе. Это был нереальный персонаж. Старше меня на двадцать лет. Даже на фоне типичного опыта евреев, которые пережили нацистское вторжение в Польшу, у него была выдающаяся биография со всеми ужасами и почти чудесным спасением. Из пятидесяти четырех родственников в Польше у него уцелело только трое. Сюжет, чем-то напоминающий жизнь юного Романа Поиски, — им обоим пришлось выкручиваться в одиночку и скрываться от нацистов, которые забрали в лагеря всех их родственников. Я в подробностях ничего этого еще долго не знал, но тогда Фредди быстро прижился в нашем обозе. Он взял на себя роль моего второго бати на следующие десять-пятнадцать лет, возможно, сам того не понимая. Я признал во Фредди родную душу практически мгновенно. Он был пират, авантюрист, маргинал, но притом такой маргинал, у которого были фантастически хорошие связи. Умел здорово смешить — имел для этого острый язык и весь соответствующий опыт за плечами. Он бы сделал себе состояние уже раз пять, если бы каждый раз все не спускал и не начинал снова, - первый раз на карандашах. Спрашивал: какая вещь укорачивается от каждого использования? Он сделал первое состояние на канцелярских принадлежностях. А потом загорелся еще одной идеей, когда час нарезал круги над Нью-Йорком в самолете перед посадкой и разглядывал все это море огней в внизу. Кто сможет взять на себя поставку всех этих лампочек сделает себе невъебенное богатство. И через две недели этим человеком стал Фредди. Самые элементарные идеи. Другие были не такие простые и не такие успешные. Змеиный яд для лечения рассеянного склероза, например. Потом вложил большие деньги в провальный «Амфикар», водно-сухопутный автомобиль, названный в одной рецензии «машиной, которая произведет революцию в утоплении». Идея, в общем, не выгорела. У Дэна Экройда есть один такой, но кому, кроме Дэна Экройда, может понадобиться машина, переплавляющаяся через реки, когда для этого есть мосты? Фредди был Леонардо в своем роде, но управлять этими предприятиями? Можно было и не надеяться. В ту секунду, когда план начиная работать, ему становилось тоскливо, и он пускал все по ветру.

Естественно, Мику Фредди не понравился, как и еще множеству народа. Слишком он был безбашенный. Грэм, наверное, больше, чем Фредди, расколол нас с Миком, из-за музыки. А к Фредди у Мика было другое — презрение. Он мирился с ним постольку, поскольку доставать Фредди значило доставать меня. Кажется, несколько раз Фредди с Миком веселились на пару, но такое было редко. Хотя Фредди иногда делал кое-что для Мика и даже не посвящал меня — сводил его то с одной блядью, то с другой. Наводил для него мосты. Когда Мику было что-то нужно, он связывался с Фредди, и Фредди был безотказен.

Люди по-всякому придирались к Фредди, говорили, что он, мол, пошлый, мерзкий, невоспитанный. Ну да, я не спорю. Думайте про него что угодно, но Фредди был одним из лучших людей, которых я знал в своей жизни. Абсолютно кошмарный, отвратительный. Абсолютно безбашенный, иногда до идиотизма. Зато он никогда не ерзал. Не вспомню никого другого, кто при любом раскладе всегда был за тебя, а Фредди был. Я тоже по тем временам был идиот, тоже беспредельничал. Подзуживал Фредди вести себя еще безобразней, чем он был на самом деле, — моя вина, но я знал, что у чувака есть стержень. Он не обращал внимания, он на все это клал с прибором. Он считал, что уже умер в пятнадцать лет. «Я, считай, мертвый, хоть и живу до сих пор. Все, что плюс к этому, — это мне конфетка, даже если говно какое-нибудь. Так что будем делать из говна конфетку сколько получится». И как раз так я понимал его главную установку, его вечный похуизм. Пятнадцать — это когда ему досталось увидеть, как его деда, самого почитаемого человека в его жизни, вместе с дядей сначала пытали, а потом расстреляли двое нацистских офицеров посреди бела дня на главной площади их городка, пока он стоял, вцепившись в свою окаменевшую от ужаса бабку. Его деда выбрали .тля такой карательной акции, потому что он был главой местной еврейской общины. После схватили и самого Фредди, и больше он никого из своих родных, которые тогда жили в Польше, уже не увидел. Всех Убрали и лагеря.