Life - Keith Richards

Фредди оставил автобиографическую рукопись, посвященную мне, и это жутко стыдно, потому что еще одним человеком в посвящении стоит Якуб Гольдштейн — тог самый, чью казнь он видел собственными глазами. Там описываются всякие ужасы, но в то же время читаешь её как захватывающим роман про выживание и спасение — по содержанию она очень напоминает Пастернака, и из нее понимаешь откуда появился этот человек, с которым я потом так сблизился. Начинает он, например, с рассказа про зажиточную еврейскую семью из Кракова, которая в 1939 году переезжает на лето в свой загородный дом — дом со всеми причиндалами: конюшнями, сараями, коптильнями и постриженными газонами. И через маковое поле к ним приходит цыганка и говорит: лай судьбу погадаю, позолоти ручку и все такое.

И она предсказывает гибель всей семье, за исключением трех человек: двое из них находятся не в Польше, а третий — это Фредди, которому, она говорит, судьба отправиться на волок, в Сибирь.

Немцы пришли в сентябре 1939-го. Фредди услали в трудовой лагерь в Польше — наспех построенный загон для евреев, из которого он сбежал. Несколько недель он беги по ночам, прятался в замерзшем лесу, воровал из крестьянских ломов и все это время двигался в сторону части Польши, которая была под русской оккупацией. Ночью он перебрался по льду через реку, уворачиваясь от пуль, которые ложились рядом с ним, и прибежал прямо в объятия Красной армии Это было время пакта между Гитлером и Сталиным, но хуже немцев все равно ничего не было. Фредди послали в сибирский ГУЛАГ, как и сказала гадалка.

Фредди было шестнадцать. Сюжет его повести с вечно подстерегающими его карами небесными и безнадежными положениями чем-то похож на вольтеровского «Кандида», и то же самое относится к описанию сибирских скитании Фредди, из которых он умудрился выйти целым. В дальнейшей жизни Фредди не раз просыпался с воплями — это его догоняли кошмары из сибирского прошлого.

Когда Германия напала на Россию, Фредди выпустили заодно с немногими заключенными поляками, которые еще не поумирали. С тысячами освободившихся из других лагерей Фредди двинулся к ближайшей конечной станции железной дороги, которая была примерно в сотне миль. Добрались только триста человек. В Ташкенте он вступил в польскую армию, заразился брюшным тифом, временно комиссовался и потом в 1942-м вступил в польские силы ВМФ. Служба у него была — просиживать часами у радара. Судовой врач познакомил его с фармацевтическим кокаином. После этого жизнь его несколько улучшилась.

Фредовский братец Зиги — единственный, кроме него, уцелевший член их семидетной семьи, — когда Германия напала на Польшу, жил в Париже и учился в Сорбонне. Он вступил в польскую армию, а потом сумел переправиться в Англию. Фредди встретился с ним в Лондоне после войны. Зиги сделался знаменитым клубовладельцем и ресторатором, имел долю в ресторане Les Ambassadeurs, который быстро превратился в постоянное пристанище для генералов и голливудских звезд, приезжавших развлекать американские войска. Когда в 1950 году он открыл клуб собственного имени в Мейфэре, на Чарлз-стрит, он тут же завел личные знакомства с людьми типа Фрэнка Синатры, Рональда Рейгана и Бинга Кросби. Место стали постоянно навешать принцесса Маргарит, Ага-хан и тому подобная публика. Так что Зиги и по касательной Фредди, которые оба знали Синатру и Мэрилин Монро, обзавелись довольно солидными связями. Фредди это сослужило хорошую службу как минимум в двух случаях про которые знаю я лично. Однажды он проходил через контроль в нью-йоркском аэропорту и был задержан за какое-то барахло в чемоданчике, и его уже собирались надолго упечь, но почему-то не смогли — весь инцидент неожиданно был исчерпан. И уже гораздо позже, в 1999-м, во время тура, Nо Security в Лас-Вегасе, его арестовали за хранение, даже отвезли в камеру — по полной программе, в общем. Фредди сделал один звонок — это наблюдал Джим Каллахан, мой тогдашний охранник, — и через три часа у него на руках было письмо с извинениями из канцелярии мэра, а также возвращенное барахло с деньгами.

Когда я познакомился с Фредди, он держал в Нью-Йорке центр наращивания волос, на который его вдохновили собственные надставленные кудри. Из медицины он больше всего любил кокаин и кваалюды и имел доступ к лучшим образцам того и другого. У него был бизнес-план лечения жителей Майами от ожирения с помощью препаратов, подавляющих аппетит, и кваалюдов, и это переросло в Майамский институт ядолечения — заведение, где змеиным ядом собирались бороться с дегенеративными заболеваниями. После того как контору закрыло Управление по контролю за продуктами и лекарствами, Фредди перебазировал его на Ямайку, но серьезно огреб от местных властей. Фредди даже владел собственными аптеками. И карманные врачи у него тоже имелись. Они у него были стратегически рассредоточены по всему Нью-Йорку и выписывали рецепты для его аптек Он купил канцелярский бизнес, пристроил к делу одного потасканного старого врача с книжечкой рецептурных бланков, и получалось так, что каждую неделю через различные конторы Фредди проходило аптечного товара на 20 тысяч долларов. Он никогда не занимался сбытом «рекреационных» препаратов, но во всяком случае стремился обеспечить друзьям тот же доступ, какой имел сам, — избавить их, как он говорил от необходимости ходить за этим делом на угол. Ему доставляло великую радость стараться для чьего-нибудь удовольствия или для вящей славы рок-н-ролла.

Наряды у Фредди были чудовищные. Он мог надеть диско-костюм с казаками и заправить клеша прямо в них «Глянь, как тебе нравится? Круто же, скажи?» Шелковый, блядь, пиджак с клешами в облипку, а сзади выпирает огроменная жопа. Одежный вкус у Фредди — это было что-то невероятное. Польское, на самом деле. Эти его вечные подружки, которые специально заставляли его одеваться курам на смех, а потом говорили: «Выглядишь офигенно!» Гавайская рубаха под коричневый костюм «Нуди»146, заправленный в казаки, и вдобавок, как будто этого мало, они напяливали на него котелок. Но Фредди было наплевать, своего он всяко не упускал. Он вечно пас юных девиц и группи, специально торчал для этого в фойе. Иногда мне становилось мерзко, глаза бы не глядели. Захожу — три девицы в номере, явные малолетки. «Фредди, давай выпроваживай народ. Ну уж на фиг, мы этим заниматься не собираемся».

Один раз в Чикаго у меня в номере гуляла большая тусовка, толпы вертихвосток — личные группи Фредди. Они у меня околачивались уже двенадцать часов, и меня начинало воротить, я им все намекал, что пора, но они не реагировали. Я хочу очистить помещение, а меня никто не слушает. Все, уебывайте. Я их уговаривал по-хорошему минут пять. И тогда — бах! — пальнул в пол. Ронни Вуд с Крисси, его первой женой, тоже присутствовали, так что я знал, что у них в номере никого — он был прямо под моим. И тогда комната сразу очистилась — всё смешалось в облаке пыли, юбок и лифчиков. Что меня поразило после этого: я засовываю пушку обратно, жду, когда появится охрана или копы, — и ни хуя, ни одной живой души! Сколько раз срабатывали эти хлопушки в номерах, и никогда, ни разу не объявлялась ни охрана, ни полиция. По крайней мере в Америке. Я должен покаяться, что слишком часто хватался за оружие, — но я тогда был сильно оторван от реальности. Я с ним завязал, когда завязал с препаратами.

Фредди много кто не любил; менеджмент вообще его не переваривал. «Кит с ним доиграется». Разные люди, например наш менеджер Питер Радж или наш адвокат Билл Картер, считали, что присутствие Фредди — это большой риск. Но Фредди не просто все время балдел и гонялся за удовольствиями. Он жил с прекрасной жизненной установкой: надо оставаться самими собой, остальное неважно. В чем-то Фредди принадлежал 1960-м, и в нем было это бесстрашие: барьеры придуманы, чтобы их ломать. Кем мы будем, если стансы прогибаться перед каждым говенным копом, перед каждым правилом, которое диктует общество. (С правилами с тех пор стало только хуже. Фредди бы сегодня плевался.) Короче, поскребем обертку, проверим, что у этих людей внутри. И обычно выяснялось, что внутри у них мало чего похожего на твердые принципы. Стоило на них попереть, и они тут же сыпались.

Мыс Фредди знали, что можем дать друг другу. Фредди меня оберегал. Он умел фильтровать нежелательный народ из толпы, которая с нами кочевала. Я могу понять, почему в чужих глазах Фредди Сесслер выглядел угрозой. В первую очередь он был очень близок ко мне, а это значило, что его не так-то легко взять в оборот. И, по сути, на девяносто процентов это уже было барьером само по себе. Ну, еще я слышал истории, как Фредди меня обдирает — загоняет билеты налево и так далее. Ну и хули? При том, как он мне улучшал настроение, какой он был мне друг? Да пожалуйста, старик! Да блядь, загони их хоть все!

На ближайшие года четыре я осел в Швейцарии. Франция отпадала по юридическим причинам, Британия — по налоговым. В общем, в 1972-м мы перебрались в Виллар — это в горах над Монтре, к востоку от Женевского озера, такой очень скромный, уединенный городишко. Там можно было скатываться на лыжах прямо к заднему крыльцу, я лично это проделывал. Дом мне подыскал Клод Нобс, мой знакомец, основатель Джазового фестиваля в Монтре. Я свел там знакомство еще кое с кем — с Сандро Сурсоком, например, который стал мне близким корешем. Он был крестный сын Ага-хана и сам по себе прикольный пацан. Потом еще Тибор — его отец как-то был завязан с чехословацким посольством. Типичная славянская морда, и блудливая к тому же. Теперь живет в Сан-Диего, разводит псов. Они с Сандро тусовались вместе — торчали у местного женского колледжа, приглядывали себе кого-нибудь из выходящих студенток. Отрывались как могли. И все мы рассекали на крутых тачках — в моем случае это был Jaguar E-type.