Ковчег для Кареглазки (СИ) - Наседкин Евгений

— Порадовать вас, — ответил я, как ни в чем не бывало. — Сегодня, можно сказать, праздник. Во-первых, мы не умерли и все целы-здоровы. А во-вторых, мы нашли Ковчег.

Она заулыбалась, хотя сразу же подавила улыбку.

— Спасибо, конечно. Но расслабляться рано. И учти — я тебя не простила. И не прощу. Ты понял? — ученая нахмурилась, но больше для того, чтоб я понял серьезность сказанного.

Я лишь кивнул, улыбнувшись максимально открыто, как мог — показав все зубы и сделав у глаз счастливые морщинки. У меня возникла еще одна идея. Если бы получилось, было бы великолепно, тем более, что Кареглазка уже накрасилась и нарядилась в юбочку с кофточкой, соскучившись по прошлой жизни.

Я вернулся через пару часов, и она сердилась.

— Ты где был? Спать пора, и закрыться. А если бы ты попался морфам?!

— Я кое-что нашел. Тебе нужно это увидеть, — сказал я.

— Нельзя выходить по ночам! Ты самоубийца?! — возмутилась она.

Я настаивал, а она — отказывалась, обосновывая это, в частности, тем, что она не оставит дочь вместе с сектанткой.

— Милана остается с Цербером, — уговаривал я. — А Дита заперта, — и показал ключ от двери. — Я же не дурак. И не самоубийца, — я улыбнулся. — Пойдем, это ненадолго. Только я завяжу тебе глаза.

— ЧТО?!

— Так надо, поверь.

Кареглазка наотрез отказывалась, но я все же уговорил ее, пообещав исчезнуть из ее жизни, как только мы окажемся в Колониях. А завязав ее глаза красным шарфиком, который нашелся в принесенных вещах, я сделал полдела. Если вы помните старый фильм про садомазохистов, то поймете — если завязать девушке глаза, можно сделать с ней что угодно. Рефлексы, как у курей.

Я провел Лену за руку по коридорам замка, мимо огромных рыцарей в чугунных доспехах и через дверные проемы с ветвистыми оленьими рогами сверху. Снаружи она споткнулась, и я едва ее удержал, прижав за талию.

— Хватит! — она хотела снять шарф, но я придержал ее руку.

Мы зашли за угол. Раздался щелчок, и жужжание заполнило воздух. Девушка испуганно шарахнулась — звук напоминал стрекотание.

— Нет, нет, стой! — попросил я. — А вот теперь можешь открыть глаза.

Она сняла повязку и остолбенела.

Парк развлечений сиял и сверкал, переливаясь разноцветными лампами — словно звезды стали ближе. Карусели и качели, колесо обозрения и американские горки, высотные башни свободного падения, батуты и детская железная дорога, а среди аттракционов — цветастые зонты пустых киосков. Кареглазка заворожено застыла, как вдруг фонтаны взорвались серебристыми струями — она ахнула, и наши ладони соединились. Заиграла музыка — не на полную громкость, но все же…

— Ты больной! А морфы? — она потрясенно выдохнула, а ее глаза горели.

— Ну как? Развлечемся? — я игриво прищурился. — Только мы, как золушки — у нас мало времени.

Вскоре она поняла, что я имел в виду. Я надыбал генераторы и запас топлива, с помощью чего восстановил электроснабжение парка. Но — не всего и временно — для полного энергообеспечения тут бы понадобилась Воронежская АЭС.

Под гротескными вратами в форме радуги нас ожидал столик с шампанским. Радуясь как дети, мы быстро одолели бутылку и заели ее шоколадными батончиками. Охмелев и забыв о пугающем мире, мы катались на автодроме на машинках, сталкиваясь и хохоча, как дебилы. Затем мы проехались на локомотиве по железной дороге — на безумной скорости, как для этого аттракциона, просто я снял ограничения скоростного режима. И все это время мои руки и тело все ближе прижимались к Лене, иногда она возмущенно отталкивала меня, хотя все чаще просто не реагировала — даже сама иногда в эмоциях хватая меня за руки.

На башни свободного падения она отказалась идти — вдруг свет погаснет или что-то сломается. И тогда мы пошли на карусель. Я немного отстал, сначала, чтоб открыть еще одну бутылку шампанского, а затем — чтоб полюбоваться ее бедрами — как бы хорошо они смотрелись на Спермоферме… и вспоминал каждый миг, когда удалось подсмотреть Кареглазке под юбку — там, между ножек в темных колготках белели новенькие свежие трусики и сводили меня с ума. Господи! Кажется, я хочу от нее детей… но это не точно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На карусели я оседлал вертолет, а Лена взобрались на соседнюю лошадку, а вокруг нас в унисон завертелись слон, зебра, лебедь и самосвал. Минут пять мы катались, иногда закрывая глаза и вспоминая давно забытое — детство, родителей, школу, друзей, каждый — что-то свое. А затем все остановилось, свет погас, и мы погрузились в кромешную тьму.

— Пришел электрик и перерезал провода, — повторил я шутку, многократно озвученную в таких ситуациях отцом еще тогда, когда он был жив, а о Вспышке слыхом не слыхали.

— Где ты? — голос Кареглазки прозвучал несколько испуганно.

— Рядом! — я увидел ее на платформе и втащил в вертолет.

— Прекрати! Что ты делаешь? — возмутилась она, но ее сопротивление было неуверенным.

Я приобнял ее, притянул за голову и поцеловал. Она уклонилась и засмеялась.

— Опять ты за свое?!

Но я был настойчив. Губы проникли к ее шее и впились в нежную кожу так внезапно, что она застонала. Она пробовала вырваться, хотя уже «плыла». Я продолжал с еще большим рвением, кусая холку и уши, а руки платонически поглаживали талию и спину, опасаясь фальстарта… и в это время я шептал…

Любовь моя, которую не ждешь.

Любовь твоя — в которую не верю.

А может, мысленно, сама себе ты врешь.

А может, я тобой от скуки сердце грею?

Наверно, да, я знаю — ерунда,

Любовь, которую я нежно так лелею.

Все так нечестно, все только игра,

А разлюбить тебя я не могу — не смею…

— Я не помню такого в твоей тетради, — удивилась Кареглазка. — Или это не твое?

— Мое. Но его нет в тетради. Я написал это для тебя, — слукавил я.

Это стихотворение было написано давно, и я знал его наизусть — просто не записывал. Я тогда был влюблен в Нику. Но Лене знать об этом не обязательно, мое мнение — я написал, я и посвящаю, кому хочу.

— Я тебя не простила. И не прощу. ДА Я ТЕБЯ ПРОСТО НЕНАВИЖУ! — сообщила ученая, словно оправдываясь за невольную слабость.

Воля к сопротивлению была сломлена. Алкоголь, усталость и стресс последних дней, Ковчег и сотворенный мной праздник повлияли на произошедшее. Как и стих — всем девушкам нравится, когда им пишут стихи. Главное теперь — не спугнуть удачу. Возможно, Лена посчитала не важным, что я — подлец и негодяй… она ведь не замуж собралась!

И в этот раз, когда мои губы снова приблизились к ее губам, она меня не отвергла. Я почувствовал, что готов, и даже больше — могу опростоволоситься как подросток-девственник, и она это тоже почувствовала. Кареглазка спустила колготы с бельем и оказалась сверху, обхватив мою шею руками.

Неожиданно карусель снова включилась, медленно, рывками прокатив нас пару кругов — как раз столько, чтоб мы успели закончить.

Странно: несмотря на самоубийственное светозвуковое шоу, ни один трескун так и не заявился.

****

Утром Милана обнаружила под подушкой свою свинку Пепу и коробку с монпансье. Она безумно обрадовалась и подскочила ко мне, быстро спрятав улыбку — она же серьезный умный ребенок у такой же матери.

— Ггиша, это ты положил мне подагок под подушку? — серьезным тоном спросила девочка.

— Нет, конечно, — ответил я максимально сухо. — Зачем это мне? Брать что-то вкусное и класть тебе под подушку?! Я же не дурак.

****

Гермес-Афродита понимал, что пора расстаться с прелюбодейским мезальянсом. Ученая с выродком нашли Ковчег, а больше его ничего не интересовало. В Колонии он не собирался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На рассвете случилась менструация… вернее, он сначала так подумал, ведь ничем другим это не могло быть. Ничего не болело, и было много крови из вагины, хотя логики в этом и не было — он не способен к деторождению. И действительно, присмотревшись, он понял — кровь была смешана с гноем. Это было продолжение и усиление того процесса разложения, который продолжал поражать его. Уродство, которое убивало. Если он не прекратит это.