Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

Но Этлис потеет, трясется и постоянно принимает никуда не годные решения.

Начинаю слабеть. Сегодня утром я побрил голову — начисто, до голой кожи, — чтобы наказать себя. За что? За то, что я до сих пор мучаюсь из-за сорванной съемки Брук в «Друзьях», за то, что разбил все кубки, за то, что приехал на турнир неподготовленным, и, разумеется, за то, что проиграл Питу на чертовом Чемпионате США. Джил все время говорит: «Тебе не под силу обмануть человека в зеркале». Так пусть этот человек расплачивается. В спортивной тусовке меня прозвали «карателем» за то, что заставляю соперников носиться по корту, как угорелых. Сейчас я упрямо стремлюсь покарать себя самого, заставляя голову пылать огнем.

Эта затея удалась. Австралийское солнце как огнем жжет голую кожу. Я браню себя, затем прощаю, потом перезагружаюсь и нахожу способ довести второй сет до тай-брейка, который выигрываю.

В голове мечутся обрывки мыслей. Что еще я могу сотворить со своей жизнью? Стоит ли мне расстаться с Брук? Или жениться на ней? Я проигрываю третий сет. И вновь Этлис не выдерживает свалившегося на него счастья. Я выигрываю четвертый сет, снова на тай-брейке. В пятом сете Этлис выбивается из сил и сдается. Я не горжусь, не чувствую облегчения. Я смущен. Моя голова похожа на кровавый волдырь. Я вспоминаю отца, учившего обращаться с недругами: «Пусть у него мозг волдырями покроется!»

Позже журналисты спрашивают, мешает ли мне солнце. Я смеюсь. «Честно говоря, объясняю я, солнце — последнее, что меня беспокоит». Хочется добавить: «Просто я эмоционально изжарен», но предпочитаю смолчать.

В четвертьфинале играю с Курье. Он выиграл у меня шесть последних матчей подряд. У нас случались жестокие сражения как на кортах, так и в газетах. После того как он победил меня на Открытом чемпионате Франции в 1989 году, Курье жаловался, что мне уделяют слишком много внимания, из-за чего он чувствует себя при мне второй скрипкой.

— Похоже, у парня проблемы из-за низкой самооценки, — откомментировал я эти слова журналистам.

— Пусть посмотрит на себя! — отпарировал Курье.

Курье раздражал мой постоянно меняющийся внешний вид и сложное душевное состояние. Однажды на вопрос о том, что он думает о новом имидже Агасси, Курье ответил: «Вы имеете в виду новый имидж Агасси или обновленную версию его нового имиджа?» С тех пор, однако, мы забыли старые обиды. Я признался Курье, что болею за его успех и хочу быть ему другом, и он ответил подобными же признаниями. И все же тень напряженности между нами еще существует и не исчезнет, пока один из нас не уйдет из спорта, — ведь истоки нашего соперничества уходят в детские годы, во времена Ника.

Матч начинается поздно, задержавшись из-за долгого окончания женского четвертьфинала. Мы выходим на корт около полуночи и играем девять геймов с подачи. Затем начинается дождь. Организаторы могли бы закрыть корт раздвижной крышей, но на это требуется сорок минут. Нам предлагают продолжить на следующий день, и мы соглашаемся.

Сон оказывается спасительным. Я встаю посвежевшим, полным решимости победить Курье. Однако по другую сторону сетки — не Курье, а его бледная тень. Несмотря на то что он выигрывает у меня два сета, Курье кажется неуверенным, перегоревшим. Мне это знакомо — я много раз наблюдал такое в зеркале. Устремляюсь на беззащитную жертву и выигрываю матч, впервые за много лет взяв верх над ним.

Когда журналисты интересуются моим мнением об игре противника, отвечаю:

— Он не добился того, чего хотел.

Эта победа позволяет мне вернуть первое место в мировой классификации. Я вновь сверг Пита с пьедестала. Но для меня это лишь напоминание о том матче, в котором я не смог добиться победы.

В полуфинале встречаюсь с Чангом. Знаю, что могу победить, но уверен, что проиграю. Я просто обязан проиграть, ведь в финале ждет Беккер. Очередная битва с Беккером не на жизнь, а насмерть — последнее, что мне сейчас нужно. Я не справлюсь. У меня не хватит запала. Ну, а если выбирать между Беккером и Чангом, то я предпочел бы уступить Чангу. Кроме того, психологически проще проиграть в полуфинале, а не в финальном матче.

Итак, сегодня я проиграю. Поздравляю, Чанг. Ты с твоим Иисусом будешь счастлив.

Однако уступить по заказу трудно. Даже труднее, чем выиграть. Ведь надо проиграть так, чтобы не только публика, но и ты сам не понял, что сделал это нарочно: ведь ты неосознанно хочешь этого поражения. Разум пытается поддаться, но тело, благодаря мускульной памяти, сопротивляется. Да и сознание не то чтобы полностью стремится к проигрышу, лишь какая-то его раскольническая, бунтующая часть. Дурные решения принимаются в темных углах, далеко под поверхностью. Ты просто забываешь о важных мелочах: становишься медленнее в пробежке, слабее в рывке. Не так резко срываешься с места, не торопишься прыгнуть или нагнуться, все больше играешь руками, давая отдохнуть ногам и бедрам. Делаешь ошибки из-за беспечности, затем ошибаешься, желая нанести эффектный удар, потом еще пара ошибок — и медленно, но верно начинаешь проигрывать. Ты никогда не думаешь о том, чтобы специально загасить мяч в сетку. Все гораздо сложнее, гораздо изощреннее.

На послематчевой пресс-конференции Брэд объявляет журналистам:

— Сегодня Андре играл на пределе своих возможностей.

Это точно, думаю я. Но не буду говорить Брэду, что каждый день ощущаю себя на пределе. Он был бы шокирован, узнав, что сегодня я рад поражению, что предпочту находиться в самолете, несущем меня в Лос-Анджелес, а не на корте напротив нашего старого друга — «сократика». Хочу быть где угодно, но не на этом корте. Даже в Голливуде, куда, собственно, и направляюсь. Раз уж я проиграл, вернусь домой вовремя, чтобы посмотреть Суперкубок, а затем — специальный часовой эпизод «Друзей», одну из ролей в котором исполнила Брук Шилдз.

19

ПЕРРИ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ мучает меня вопросами: что случилось? что со мной не так? Не могу ответить. Сам не знаю. И, если честно, предпочитаю не знать. Я не хочу признаваться ни себе, ни Перри, что поражение от Пита выбило меня из колеи на столь долгий срок. Мне совершенно не хочется разматывать запутанный клубок моего подсознания. Не хочу заниматься самоанализом. Я даю слабину в своей долгой и проигрышной борьбе с самим собой.

В Сан-Хосе вновь проигрываю Питу. Определенно это совсем не то, что мне требовалось. Несколько раз за время матча я теряю самообладание, начиная осыпать проклятиями то собственную ракетку, то себя. Пит, кажется, ошеломлен моим взрывом. Судья штрафует меня за несдержанность в выражениях.

Ах, вы так? Ну получайте!

С подачи я посылаю мяч в верхний ярус.