Три последних самодержца - Александра Богданович

23 декабря.

Вчера пришел Куломзин завтракать.

Высказал он, что по отношению к студентам следует принять ту меру, которая была принята на днях в Горном институте в Екатеринославе, где буйства дошли до того, что вызваны были войска, пущены были выстрелы с той и с другой стороны. С обеих сторон оказались раненые. Но я такому образу действий не сочувствую, высказала, что лучше бы было применять нагайку, так как студенты ее считают позорной. Их же поведение внушает нам презрение, поэтому и меры, к ним применяемые, должны быть тоже презренные. На это Куломзин сказал, что вспоминает одно заседание, бывшее давно уже в Комитете министров, где было высказано и принято мнение, что в случае беспорядков студентов — применять к ним розги, окружив их, высечь. Эта мера их отрезвила бы!

24 декабря.

Вчера пришел Бурдуков (фаворит «Гражданина» — Мещерского). По его словам видно, что его принципал, князь, не совсем доволен всем, что делается. Частые, почти ежедневные охоты царя смущают князя. Например, министра Сипягина царь взял на охоту в день его доклада, так что доклада и не было. Самое печальное, что царю правды не говорят, ему неведомо, что под Россией теперь образовался вулкан, извержение может произойти с минуты на минуту. У молодежи постановлено следующее: в феврале совершить вместе с рабочими большие демонстрации, беспорядки во всех университетских городах и во всех центрах, где есть учебные заведения.

Про Стаховича вчера слышала, что, когда царь узнал от Сипягина, что он ему сделал выговор, он на это ему сказал, что такового он его не уполномочивал делать, был недоволен им. Это доказывает, что царь не знает, какой ему держаться политики. При таком настроении свыше добра ожидать трудно, министры наши ведь не гении — скоро совсем не будут знать, на какой ноге плясать. Один Витте всегда найдется, во всяком затруднении распутается.

29 декабря.

Кутайсов говорил про Клейгельса, дело которого о превышении власти разбиралось на днях в Сенате, что от него было какое-то секретное донесение, которое царем было утверждено, а все действия Клейгельса по этому делу царем были одобрены. Сенат заявил, что для него ничего секретного быть не должно, что каждый закон Сенатом опубликовывается.

1902 год

2 января.

Разбирали сегодня роспись Витте на будущий год. Находят, что она крайне неудовлетворительна, что займы показаны свободной наличностью и многое в этом роде. Даже не финансисты, и те поражены Витте, его нахальством и бесцеремонностью, с которой он обращается с публикой, которую считает совсем глупой, если решается говорить, что финансы в хорошем положении, когда из самой росписи вытекает совсем другое.

4 января.

Сегодня m-me Кауфман много говорила про В. Ф. Трепова. Сказала она, что у Трепова 260 тыс. руб. долгу, что он за закуски одному Елисееву должен более 5 тыс. руб., что весь Петербург говорил про ту дачу, которую он нанимал на лето, за которую за два месяца заплатил 2500 руб., что у него на даче бывали ежедневно обеды с шампанским с Мейендорфами, Клейнмихелями и разными высокопоставленными лицами, что Трепов должен очень много своим знакомым дамам, что у одной он взял взаймы 40 тыс. руб., которые она дала, с тем чтобы ее муж получил место петербургского губернатора, которое Трепов ей обещал, и, не будь его ухода из департамента, место это было бы ему предоставлено. А Кауфман еще считает себя другом Трепова. Что же могут сказать про него другие?

8 января.

Грингмут рассказал про Витте. Он слышал от Шервашидзе, что Витте не будет принята ко двору. Она написала письмо царице-матери, в котором ходатайствовала, чтобы ей дозволено было представить царице свою дочь, что, как мать, царица поймет, что для ее дочери тяжело, что ей не дозволено быть во дворце. Письмо довольно бестактное. Прошла чуть ли не неделя, а ответа не было. Тогда Витте выхлопотал себе аудиенцию у Марии Федоровны, при которой ей заявил, что приехал сказать, что про письмо жены только что узнал, что расстроен, что она решилась его написать, что никогда бы этого письма не допустил. Но при этом он спросил: неужели никогда его жене не будет дозволено представиться царице. На это получил ответ: «Jamais, c'est la volonte de l'empereur» (Никогда, это воля императора (франц.).). Думаю, что Мария Федоровна свалила с больной головы на здоровую, а Шервашидзе она сказала, что ей было тяжело отказать Витте, qui a ete si eloquent (Который был так красноречив (франц.).). Все это настоящие мелочи, но как они заставляют страдать самолюбие!

Грингмут тоже говорил про профессора Московского университета Виноградова, какая это вредная личность. Он теперь уехал за границу, но до своего отъезда он взбаламутил студентов, высказывая им зажигательные мысли, что надо дать автономию профессорам, чтобы у них было выборное начало, тогда профессора дадут свободу студентам. Студенты восторженно слушали зажигательные речи Виноградова, который дерзко обошелся с Ванновским, когда тот был в Москве. Ванновский с ним был тоже резок, поэтому Виноградов написал ему письмо, что больше оставаться в университете не хочет. Ванновский тоже написал Виноградову письмо, в котором перед ним извиняется. Виноградов извинений не принял, но его второе письмо к Ванновскому является ходатайством перед министром, чтобы ему дана была пенсия и 24 года лекций были бы зачтены, как 25 лет.

11 января.

По случаю исполнившегося 30-летия издания «Гражданина» царь назначил Мещерскому ежегодную субсидию в 24 тыс. руб.

Сегодня Плеве зашел прямо от царицы-матери. Рассказывал, что сначала она приняла его очень холодно. Пришлось ему развернуть целый словарь льстивых выражений, возгласов, чтобы ее смягчить, положить ее гнев на милость, пришлось вспомнить Данию и т. д., пока она не стала ручной. Она сказала, что при его назначении на пост министра Финляндии она успокоилась и думала, что он поведет дело иначе, но в этом вполне ошиблась и т. д. Плеве, не отвечая на ее слова, старался «ласковыми» словами ее успокоить. По рассказам Плеве видно было, что царицу-мать он не любит, что она часто имеет дурное влияние на царя, который поддается этому влиянию.

15 января.

Тобизен (бывший харьковский губернатор, а ныне сенатор) говорил, что он надеется, что в Харькове 17 января (университетский праздник) пройдет спокойно, что студенты там будут ожидать сигнала к беспорядкам из Петербурга. Про Юзефовича Тобизен сказал, что он хотел застраховать стекла в своем доме и в типографии, но все страховые общества отказались страховать, так как студенты их бьют несколько раз в год.