Жданов - Алексей Волынец

«Мы считаем его лучшим другом, начальником, который при своей работе никогда не повышал на нас голоса, обходился с нами, как с равными себе, всегда приветствовал нас рукопожатием. На все непонятные для нас вопросы с большим желанием давал ответы, разъяснял, показывал, учил… Он пользуется всеобщей симпатией всех рабочих нашего участка. Мы под его руководством стали политически грамотными людьми. Читка газет происходила каждый обеденный перерыв, и очень часто лектором и нашим консультантом являлся Яков Фёдорович. Он сумел подойти к рабочему с любовью, на которую мы отвечали взаимностью… Это производство молодое, плохо освоенное нами — возможно, большой процент брака шёл за счёт нашей невнимательности…»{267}

Обратим внимание на эту коллективную «читку газет» — даже среди рабочих такого сложного производства в те годы оставалось ещё много малограмотных людей, не способных самостоятельно воспринимать газетный текст. Это наглядно иллюстрирует те сложности, с которыми пришлось столкнуться лидерам ВКП(б) при модернизации страны.

Заступничество рабочих подействовало: Капустин не только остался на заводе и в партии, но в 1938 году уже возглавил парторганизацию этого гиганта ленинградской индустрии. Без Жданова, заметившего авторитетного и грамотного специалиста, такое назначение было бы невозможно. Ещё через год, в 1939 году, инженер Яков Капустин становится секретарём Кировского райкома партии, а в 1940 году — вторым секретарём Ленинградского горкома ВКП(б).

В отличие от нижегородских времён наш герой, осенённый высшей кремлёвской властью, уже не является первым среди равных. От замов и помощников Жданова отделяли куда большие полномочия и непререкаемый авторитет. Совместные бильярд и городки ушли в прошлое. Приятельское общение — только на застольях ближнего круга Сталина.

Ленинградский «наместник» стал для окружающих почти недоступен. В 1938 году его бывший коллега по Нижнему Новгороду журналист Марк Ашкенази, чувствуя в разгар репрессий сгущающиеся над головой тучи, решил уехать в Ленинград и обратиться за помощью к Жданову:

«На мой телефонный звонок в Смольный отвечал помощник Жданова:

— Кто спрашивает? Земляк из Горького? Тут земляков много ходит. Его нет. Позвоните завтра.

Я не мог допустить мысль, что Жданов меня не хочет видеть. Как-никак двенадцать лет!.. Чтобы уяснить своё положение, на следующий день я попросил доложить обо мне Андрею Александровичу, мол, прошу назначить время приёма. Ответ получил тут же:

— Я доложил. Напишите через экспедицию…

По пути в бюро пропусков в Смольный на маленьком выступе стоял очень поворотливый человек в портупее. Он предупреждал обращавшихся к нему:

— Не подходите. Бюро — направо, экспедиция — налево… Он знал, кто, куда и откуда идёт. Бдительность была на высоте, ничего не скажешь. За жизнь Жданова можно было не беспокоиться.

После трёхдневных хождений я вернулся восвояси»{268}.

Ситуация доступности высокого начальства для простых людей к концу 1930-х по сравнению с началом десятилетия радикально изменилась — до убийства Кирова в Смольный просто по партбилету мог зайти любой член ВКП(б), теперь же он там мог появиться только по согласованию и через бюро пропусков. Но обиженный отказом в приёме Ашкенази несправедлив — вряд ли и в наше время, да и в любое другое, возможно так просто, за три дня добиться приёма у второго человека в стране. Жданов был всегда по горло завален делами, тысячами обращений и прошений. Согласно тщательным подсчётам его канцелярии, в 1936 году он получал в среднем 130 писем в день, ещё 45 писем в день приходило в Ленсовет. В последующие годы обращений не стало меньше. К тому же в момент появления Ашкенази в Ленинграде наш герой мог просто отсутствовать в городе — как помним, по решению политбюро каждый второй месяц он проводил в Москве. Однако помощь Жданова некоторым старым знакомым в те годы нам известна — вспомним того же эсера-литературоведа Здобнова из Шадринска. Да и сам Ашкенази после ареста в 1938 году через полтора года следствия был полностью оправдан судом.

Уже в конце XX века арестованный в 1937 году сын польского коммуниста-эмигранта Владимир Рачинский вспоминал о событиях после освобождения в 1939 году:

«…Работы нигде подходящей не нашёл. Решил добиваться восстановления в Ленинградском университете. Написал письмо-жалобу секретарю Ленинградского горкома КПСС А.А. Жданову. Описал свою тяжёлую историю, написал, что, несмотря на трагедию нашей семьи, я по-прежнему верю в идеалы коммунизма, что ещё очень молод, имею способности и очень хочу учиться. Просил помочь мне восстановиться в студенты университета.

К моему удивлению, через несколько дней мне из Ленинградского горкома пришла открытка, в которой сообщалось, что моё письмо А.А. Жданову получено и что меня просят зайти на приём в Смольный. Конечно, надо сразу ехать. Приехал в Ленинград утром и сразу пошёл на приём в Смольный. Приняла меня инспектор горкома партии. Стала подробно расспрашивать, какая была обстановка, когда я находился под следствием… Я, не стесняясь, сказал, что меня били, но я не подписал ложного протокола, который меня заставляли подписать. Завотделом сказал, что мое письмо читал А.А. Жданов и дал указание оказать мне внимание и помощь в восстановлении в студенты университета»{269}.

Подобное «ручное управление» и лихорадочное исправление высшими инстанциями многочисленных «перегибов на местах» вообще характерны именно для того времени.

Удивительно, но, даже став «небожителем», ежедневно распоряжающимся судьбами многих людей, Жданов и под бременем власти сохранил свойственные ему привлекательные черты характера и прежде всего умение располагать к себе людей. При сохранении дистанции «начальник — подчинённый», все очевидцы отмечают неизменную вежливость и доброжелательность Жданова в общении с рядовыми работниками, дружные и даже душевные отношения в руководящей ленинградской команде.

Так, Анастас Микоян в своих мемуарах пишет о Жданове и его ленинградских заместителях: «Они искренне хорошо относились друг к другу, любили друг друга, как настоящие друзья»{270}. В.И. Демидов и В.А. Кутузов в сборнике «Ленинградское дело», опираясь на воспоминания сотрудников аппарата Ленинградского горкома, утверждают, что Алексей Кузнецов был по-настоящему предан своему патрону, он буквально «не выходил из кабинета Жданова». То же можно сказать и о других лидерах команды — Попкове, Капустине и прочих. Даже в личном общении за глаза никто из них не говорил просто «Жданов» — исключительно «Андрей Александрович» или «товарищ Жданов»{271}.