Итальянская новелла Возрождения - Джиральди Чинтио

— Ого, — сказал тогда Меникуччо, — вы хотите, чтобы я притворился мужем вашей дочери. Э, да кто же, черт возьми, не знает его? Нет, нет!

— Не здесь, нет, — быстро отвечала монна Мекера, — не в Каленцано — во Флоренции, во Флоренции, где ни ты, ни он никому не известны. Мы все вчетвером[153] отправимся во Флоренцию: я, дочка и ты, — и ты скажешь, что ты Джанелло; и скажешь тому флорентийцу, который обещал нам сто лир, что ты как можно скорее хочешь взять ее, а он, который никогда тебя не видел, поверит, что ты — ты, и потому отсчитает тебе сто лир, а ты потом дашь их мне, и этак я смогу послать за Джанелло и заставлю его взять ее к себе, ему же назло, так что он уже не сможет говорить: я, мол, хочу деньги. И я выпутаюсь из этой переделки — иного способа расхлебать эту кашу я не вижу.

Меникуччо дело это показалось легким во всех отношениях, разве только что он все-таки боялся, как бы этот флорентиец его не узнал, но старуха так сумела его соблазнить, что он в конце концов согласился и сказал:

— Когда бы на меня и надели позорный колпак, что с того? Я и носилки нашивал и бочку с вином, которые больше и куда тяжелее. Но сами посудите: если вы хотите, чтобы я пошел с вами, давайте мне каждый день по карлину[154] ради того времени, что я на это теряю, — ведь я без всякой для себя опасности вырабатываю столько же: то здесь кому поможешь, то там, вот я и нарасхват.

Она ему это обещала.

И вот после того как она привела его к себе домой и обсудила дело с девчонкой, они, без всяких препирательств, договорились о том, что им предстояло делать и расположились провести время дома, пока не настанет час отъезда, а утром спозаранку отправились во Флоренцию к Дзаноби.

Многие утверждают, что, так как этот Меникуччо был белобрысый с жиденькой бородкой, полагался во всем на женщину и, мало того, был из тех, которые ведут себя как скопцы, — что, мол, девчонка, которая была не дура, задумала сделать так, чтобы мечта ее осуществилась. Другие же поговаривали, что сам он больше рассчитывал на девчонку, чем на обещания Мекеры, и что хотя он и притворился простачком, но был, как мы говорили, негодяем, который и не то еще проделывал. Как было дело, я утверждать не берусь, но, если бы спросили мое мнение, я бы сказал, что могло быть и то и другое.

И отправились они, как уже было сказано, к Дзаноби, который как раз вернулся, отстояв службу в Орто Сан Микеле, и сказали ему, что явились получить сто лир, потому что-де Меникуччо, которого они выдавали за мужа, хочет взять к себе девушку во вторник вечером, а была как раз суббота, и что они в понедельник на рынке в Прато хотели купить кровать и сделать тысячу других своих дел. Добрый человек, только накануне вечером вернувшийся из Рибойи после осмотра имения, которое он хотел там купить, принял их очень радушно и сказал, что он готов им услужить, но хочет самолично убедиться в том, что девица на это пойдет, так как он ни в коем случае не желает остаться в дураках, и потому он согласен дать им поужинать, одолжить им кровать и предоставить им все необходимые удобства, чтобы они на следующий вечер сочетались браком в его доме.

Таким образом, им пришлось согласиться на его требования, и на следующее утро, а это было воскресенье, они отстояли свадебную обедню как муж и жена и затем вечером отужинали за столом Дзаноби, где они получили даже студень, пироги с яйцами, а кто говорит — и белое вино. И они забавлялись всеми проказами и играми, которыми забавляются новобрачные в таких обстоятельствах, доставляя этим превеликое удовольствие добряку Дзаноби, которому казалось, что он-то и есть виновник такого счастья и что юный Христос, ведущий спор во храме, в Орто Сан Микеле около органа, непременно в этом году должен даровать ему за его заслугу какую-нибудь важную удачу.

После того как они вволю наужинались и пришло время ложиться спать, он предложил новобрачным отправиться ночевать в комнату под лестницей, где обычно останавливался его работник, когда приходил к нему с корзиной меду, а монне Мекере он сказал, чтобы она шла ночевать с его старухой, но так как она во что бы то ни стало хотела ночевать в одной комнате с дочкой, он, считая, что это не дело, ни за что не хотел этого допустить. Тогда, чтобы не вызывать подозрений там, где их не должно было быть, она повиновалась. Тем не менее, подозвав Сабатину, она повела ее из той комнаты в укромное место и с глазу на глаз прочитала ей большую проповедь, чтобы она ни за что не позволила Меникуччо посеять свои бобы на ее фиговом холме, и, не довольствуясь тем, что добрая девочка ей это обещала и клялась раз двадцать, она зашила ей рубашку снизу, сверху и в рукавах двойной ниткой, чтобы она не могла ее с себя снять, и так положила ее в постель. Затем она позвала Меникуччо и, заставив его тысячу раз поклясться и тысячу раз побожиться, что он с ней будет обходиться как с сестрой, уложила его рядом с дочкой и, выйдя из комнаты и заперев дверь, пошла ночевать к той старухе.

Не прошло и получаса, как мнимые супруги пробыли в кровати, и вот то ли от жарких простынь у Сабатины начался небольшой зуд внутри, между ляжками и пупком, то ли ей вздумалось заставить Меникуччо помочиться или ей самой захотелось, но, как бы там ни было, она стала пытаться разорвать рубашку и так билась руками и ногами, что выпуталась. А парень, почувствовавший, быть может, угрызения совести, что попал в это место, начал потягиваться, как делает человек, когда зевает, так что, словно невзначай, касался девицы, которая уже сняла рубашку. Она же, вероятно что-нибудь себе отлежав, стала к нему поворачиваться, а он к ней, так что у них началась схватка. А так как Меникуччо был сильнее, он подмял ее под себя и здорово ее прижал, но потом, решив, вероятно, что поступил нехорошо, и желая помириться, начал обнимать и целовать ее с такой нежностью, словно она была его женой. Но так как она все-таки продолжала сердиться и в пылу сражения натыкалась своим лицом на его лицо, он снова приходил в ярость и снова подминал ее под себя. И это проделали они семь или восемь раз, так что в конце концов добрая Сабатина вошла во вкус, сама под него подлезла, выжала его как виноградину и исторгла у него слезы, да так, что ей самой стало его жалко и она сама прослезилась; тем не менее она так храбро держалась, что, думается мне, сражалась она не впервые.

И наконец, когда настал час вставать, монна Мекера отправилась в комнату, и, увидев, что рубашка разорвана и что заключенные вышли на свободу и побывали на бойне, что на Дырявой улице, она собралась было поднять великий шум, однако, опомнившись, не желая выдавать обмана и убедившись, что нашла то, что искала, она, передумав, удержалась и, обратившись к Меникуччо, стала просить его ради бога никому ничего не говорить.

И так без долгих слов они, одевшись, отправились к Дзаноби, который ожидал их у кухонного очага и занимался тем, что объяснял «Цвет добродетели»[155] своей старухе, будучи в этом вопросе ученей самого сера Сано дель Кова. Пожелав им доброго дня и доброй годины и весело их поздравив, он раздобыл им чем позавтракать и затем, дабы поступить, как мессер Пьетро Фантини, передал им в платке сто лир. Благословив их и попросив, чтобы они его иногда посещали, он отправил их домой, осененных его крестными знамениями и благословениями, но не догадался заставить вернуть расписку.

А они, очень веселые и очень довольные, возвратились в Каленцано, где старуха согласилась на то, чтобы Меникуччо в счет тех вещей, которые она ему обещала, получил соответствующее количество плоти от девчонки, полагая, что раз уж она дала ей запустить руку в тесто, то квашня пачкается одинаково — замесить ли на десять хлебов, на двадцать или на сто.

И так дело продолжалось месяца два, пока не вернулся Джанелло, настоящий муж. Он через несколько дней по приезде собрался взять жену к себе в дом и, не посоветовавшись с тещей, которая все погубила, отправился во Флоренцию; застав Дзаноби как раз у обедни перед алтарем девы Марии в Санта-Мария ин Кампо, он после всяких красивых оговорок попросил у него, сто лир. Когда Дзаноби услыхал его речь, он, ничего не говоря, посмеялся, думая, что это шутка. Однако Джанелло начал кричать, что порядочные люди не дают обещаний, чтобы потом от них отступаться, и что он женился, полагаясь на его слова, и что, если он не даст ста лир, он пойдет туда, где найдет справедливость, так что Дзаноби, вопреки всем своим привычкам, был вынужден рассердиться и ответить ему основательной руганью, как все прочие люди:

— Негодяй, — говорил он, — жулик, где, по-твоему, ты находишься? На улице? Вот уже три месяца, как монна Мекера, и Сабатина, и муж приходили сюда ко мне и в моем доме на моих собственных глазах совершили брак со всеми нежностями, какие полагаются, и я отсчитал им деньги, как в банке, а теперь этот воришка приходит требовать у меня их второй раз! Правда, я не догадался потребовать обратно расписку потому, что я на это не глядел, не предполагая, что христианин сделает мне то, чего я не сделал бы другому. Но этот, наверное, отнял ее у них; однако хорошо, что я записал их в книгу и все в точности отметил, так что тебе ничего не достанется, разбойник. А если ты не уберешься с моих глаз, я пойду в Совет восьми[156] и устрою так, что ты получишь по заслугам.