Шрам - Марина Дяченко

Гора покрыта была, как шерсткой, короткой мягкой травой, она высилась, занимая полнеба, а вторая половина неба густо синела, Тория вспомнила, такой синей краской выкрашены были окна их дома… А гора была изумрудная на синем, Тория сопела, взбираясь все выше, а взбираться стоило, потому что на самой вершине стояла ее мать в ослепительно-белой косынке, смеялась и протягивала на ладонях алую пригоршню клубники, первой клубники, и до той зимы еще полгода, еще полгода, еще есть время…

Она проснулась оттого, что Эгерт, застонав во сне, сильно сжал ее плечо.

В предутренний час они спали оба, спали спокойно, глубоко, без сновидений, и потому не могли слышать, как, тихонько скрипнув, отворилась дверь деканова кабинета – дверь, уже много дней запертая изнутри. В глубине темной комнаты догорали огоньки свечей, и невыносимо душным, дымным, густым был воздух, ринувшийся на волю. На столе, на полу, на всех полках лежали книги – раскрытые, распластанные, беспомощные, как выброшенные на берег медузы; злобно скалилось чучело крысы, закованное в цепи, покрылся пылью стеклянный глобус с огарком внутри, но стальное крыло простиралось все так же уверенно и мощно, и под сенью его, на рабочем столе декана, поблескивал чистым, неприкосновенным золотом Амулет Прорицателя.

Декан долго стоял на пороге, опершись о дверной косяк. Потом выпрямился и плотно прикрыл за собой дверь.

Коридоры университета были знакомы ему до последней трещинки в сводчатом потолке; он шел и слушал звук своих шагов, метавшийся по пустым переходам. Перед комнатой дочери он остановился, прижавшись щекой к створке тяжелой двери.

Теперь они счастливы. Декану не нужно было открывать дверь, чтобы увидеть в мутном утреннем свете две головы на одной подушке, переплетения рук, волос, колен и бедер, переплетения струек дыхания, снов, судеб… Казалось, что там, в комнате, сладко спит одно счастливое, умиротворенное, усталое существо, ничего не знающее о смерти.

Декан рассеянно погладил створку двери. Старое дерево казалось теплым, будто кожа живого существа. Постояв еще немного и так и не решившись войти, Луаян двинулся дальше.

Бессчетное количество раз ему случалось выходить на университетское крыльцо и останавливаться между железной змеей, олицетворением мудрости, и деревянной обезьяной, символизирующей стремление к знанию. На людной прежде площади теперь встречали рассвет неубранные трупы, над ними высилась, как проклятье, закопченное дымом обиталище Лаш, а за спиной у декана молчал университет, странно беззащитный перед лицом победно взирающей на него Башни.

Мор опустошит землю, если его не остановить. Луаяну было четырнадцать лет, когда в опустевший дом его явился Ларт Легиар, находившийся в пике своего величия; Луаян знал о нем многое, но спросить решился об одном только: правда, что вы остановили чуму?

Десятилетия назад Черный Мор пожирал целые города далеко отсюда, на побережье, и море вышло из берегов от переполняющих его трупов. Луаян смутно помнит языки пламени, бегающие по лицам неподвижных людей, чью-то ладонь, закрывающую ему глаза, тяжесть мешковины, наброшенной на голову и плечи, отдаленный вой, не то волчий, не то женский… Тот Мор лишил Луаяна дома, родителей, памяти о прошлом; тот Мор пощадил его, оборвавшись внезапно, как гнилой канат, пощадил, и, круглый сирота, он вышел на дорогу в толпе других сирот, и бродил, пока милосердный случай либо жестокая судьба не привели его в дом Орлана…

Потом он узнал, что Мор никогда не уходит сам. В тот раз его остановил великий маг по имени Ларт Легиар…

Луаян поднял лицо к серому непроницаемому небу. За всю долгую жизнь он так и не достиг величия.

Он оглянулся на университет, на Башню; привычным жестом потер переносицу. Небо, каким сильным он казался сам себе в четырнадцать лет – и как он на самом деле слаб. Каким жарким был мир тогда, в предгорьях, как палило солнце, как раскалялись камни, каким темным, обветренным было лицо Орлана…

Сорвался мокрый, мелкий, как крупа, снег.

Город онемел от ужаса, оцепенел, и все еще живое забилось в глубокие щели, и только мертвецы ничего уже не боялись – Луаян шел, не отводя глаз. Разграбленная лавка хлопала дверью, висящей на одной петле; хозяин ее, давно умерший и потому безучастный к разорению, привалился к порогу и косился на прохожего одним высохшим глазом – на месте другого копошился клубок червей. Луаян шел дальше; в широком дверном проеме катался на качелях мальчишка – два конца толстой веревки привязаны были к верхней балке двери, мальчишка держался за них руками, самозабвенно раскачиваясь, помогая себе невнятным бормотанием, то влетая в темноту пустого дома, то вылетая наружу, проносясь над глядящей в небо мертвой женщиной в темном платке; рядом стояла кроличья клетка, и кролик, живой и истощенный, проводил Луаяна взглядом. Мальчишке было не до того – он ни разу даже не взглянул в сторону прохожего.

Чем ближе к городским воротам, тем больше попадалось сгоревших и полусгоревших домов – черные, будто облаченные в траур, они глядели на Луаяна квадратами окон, и на одном подоконнике он увидел закопченный цветочный горшок со скорчившимися мертвыми прутиками.

Отовсюду тянуло дымом, смрадом, разложением; он шел, перешагивая через тела, обходя завалившиеся на бок экипажи, узлы с покинутым скарбом, телеги, груды мешков и трупы животных. Вода узкого канала за ночь затянулась тонкой пленкой льда, и сквозь лед на Луаяна глянуло со дна чье-то желтое безгубое лицо.

Иногда, заслышав шаги, из темных щелей выглядывали быстрые живые глаза – и тут же прятались, Луаян не успевал встретиться с ними взглядом. Зато мертвые глаз не прятали – и он честно смотрел им в ответ, так ни разу и не отвернувшись, будто не зная ни страха, ни отвращения.

Ларт Легиар был великим магом. Орлан был великим магом – а он, Луаян, всего лишь ученый, он слаб, небо, как же он слаб…

Он сбился с пути, заблудившись на знакомых улицах, и дважды вернулся в одно место. На жестяной бороде – вывеске цирюльни – покачивался повешенный мародер. Надсадно скрипел вывернувшийся из гнезда флюгер.

Ларт тогда звал его с собой… Мальчику стоило, пожалуй, шагнуть навстречу своей судьбе, а теперь он сед, он стар, безнадежно стар…

Со скрипом качнулась створка ворот. Там, за воротами, кто-то пошевелился; Луаян остановился, пригляделся, подошел.

В холодной луже умирал мужчина, когда-то молодой и сильный, а теперь страшный, как полуразложившийся мертвец; извиваясь, он пытался напиться талой воды, хлебал, кашлял, косился на Луаяна – и пытался снова, и запекшиеся губы ловили каждую мутную каплю, достававшуюся тяжким трудом.