История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы - Сергей Скибин

Ему становится тепло, и он доверчиво смотрит в будущее:

Здравствуй, племяМладое, незнакомое! <… >

Пушкин написал стихотворение белым стихом, выдержав ямбический размер и мелодию поэтической речи. Его раздумье сохранило естественность разговорной интонации, искренность. Поэт исключил литературную условность, что подчеркивалось отсутствием рифм во внутреннем монологе. В стихотворении снова выразились заветные мысли и чувства Пушкина о неистощимых силах жизни, о согласии человека с законами природы.

В лирике Пушкина 1830-х годов человек прочно включен в жизнь предшествующих и грядущих поколений, в историческое и природное бытие. Жизнеутверждающий смысл пушкинской поэтической философии держится на том, что неизбежная смерть не означает полного уничтожения. Однажды приобщившись к общему потоку жизни, человек продолжает оставаться в нем. В финальных строках стихотворения «приветный шум» сосен и память внука спасают человека от забвения, радостно соединяя прошлое, настоящее и будущее. Значит, закон природы – не смерть и бесследное исчезновение, а неиссякаемая и постоянно обновляемая жизнь, хранящая память о прошлом и передающая ее новым поколениям.

В этом жизнеутверждающем отношении к миру Пушкина укрепляла и могучая власть двух природных стихий – любви и красоты, тоже не уничтожимых и никогда не исчезающих.

В 1830-е годы Пушкин вновь и вновь обращается к этим стихиям, не в силах противиться им и смиряя свои страсти. Теперь он даже удивляется тому, что они по-прежнему оказывают на него исключительно сильное влияние. К таким стихотворениям относятся «Красавица», «К***» («Нет, нет, не смею я, не должен, не могу…»), «Когда б не смутное влеченье…», «Я думал, сердце позабыло…», «Художнику», «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…». При чтении этих стихотворений сразу становится ясной огромная разница между разработкой мотивов любви и красоты в лирике после Болдинской осени по сравнению с предшествующей. Так, красота всегда соединялась в лирике поэта с любовью. Теперь прочная связь этих стихий распалась.

В стихотворении «Красавица» предмет лирического переживания – красота женщины, приобретающая самодовлеющее значение. Здесь красота не сопряжена с чувством любви, как обычно в стихотворениях Пушкина, а разъединена с ней. Женщина настолько прекрасна, что, кажется, будто она неземное создание:

Все в ней гармония, все диво,Все выше мира и страстей…

Красота столь совершенна, что ее сиянье затмевает все вокруг, поднимая «героя» – отстраненного носителя речи – ввысь, ломая устоявшиеся представления и нормы жизни, заставляя в новом свете воспринять земной мир с его страстями. Сияющий ореол, окружающий женщину, рисуется «герою» святым нимбом, а ее красота предстает в виде «чистой идеи» и мыслится высшей и вечной духовной ценностью, как бы отлетевшей от личности и независимой от нее. Пред олицетворенной «святыней красоты» меркнет и земная любовь, и «сокровенное мечтанье». Красавица словно снизошла с небес и явила собой на земле непостижимую и недоступную небесную гармонию, прямо и непосредственно смыкая смертного с бессмертным.

Эту способность всякий раз испытывать на себе и переживать «мощную власть красоты» Пушкин запечатлел в стихотворении «Я думал, сердце позабыло…». Сила и обаяние красоты – знаки душевной и духовной жизни. Бесчувствие к красоте – признак угасания души. Однако всякий раз при встрече с красотой душа вновь оживает, мгновенно и неотразимо вспыхивает и трепещет, принося те переживания, которые, казалось, навсегда ушли:

Я думал, сердце позабылоСпособность легкую страдать,Я говорил: тому, что было,Уж не бывать, уж не бывать!Прошли восторги, и печали!И легковерные мечты…Но вот опять затрепеталиПред мощной властью красоты.

При этом, как всегда у Пушкина, оживает не одна лишь эстетическая способность – вся личность, все ее сущностные силы воскресают и возрождаются к душевной деятельности. Явление красоты настолько остро переживается, что рождает страдание. Она сопряжена не с одними лишь восторгами, но и с печалью. Стихотворение (по жанру – романс) построено так, что после первых шести строк наступает слом, и их содержание опровергается в афористических двух последних стихах.

Та же сдержанность в выражении самых интимных желаний характерна для стихотворений «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», «К***»(«Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…»). В первом из них чувственно откровенной, исступленной, пламенной страсти «вакханки молодой» противопоставлена стыдливость «смиренницы», побеждаемой долгими «моленьями» и «восторгами» влюбленного мужчины. Стихотворение отличают целомудренность, искренность, естественность и гармоничность в передаче любовных чувств и желаний. Второе стихотворение построено на добровольном запрете безумств любви:

Нет, нет, не должен я, не смею, не могуВолнениям любви безумно предаваться;Спокойствие мое я строго берегуИ сердце не даю пылать и забываться…

«Герой» верен данному (подразумеваемому) супружескому обету, но очарование «младым, чистым, небесным созданьем» столь велико, что он невольно любуется им, задумывается о правоте или неправоте сердца. Но разве не позволительно ему платонически и наивно мечтать, оставаясь бескорыстным, непорочным и желая семейного счастья минутной незнакомке, – всего того, что разделяемо им:

Благословлять ее на радость и на счастье,И сердцем ей желать все блага жизни сей…

Ныне, признает «герой» в мадригале «Когда б не смутное влеченье…», самозабвенное чувство любви по-прежнему тревожит его («Я здесь остался б – наслажденье Вкушать в неведомой тиши…») и уносит от мира. Оно по-прежнему поглощает всего человека («Забыл бы всех желаний трепет, Мечтою б целый мир назвал…»), причем объект увлечения передан всего двумя штрихами:

И все бы слушал этот лепет,Все б эти ножки целовал…

Но тонкая эротика, передающая искус любовного наслажденья, уже подчинена другой, более властной страсти – вечному поиску высшей духовности (ср.: «Духовной жаждою томим…»), которая своей неодолимостью и обещанием неведомого приводит в смятение:

Когда б не смутное влеченьеЧего-то жаждущей души…

В эти годы Пушкин не забывал и другие постоянные для него темы, в частности тему лицейской годовщины. Он вспомнил лицейский день в 1831 («Чем чаще празднует Лицей…») и в 1836 («Была пора: наш праздник молодой…») годах. В 1836 г. в стихотворении «Художнику» Пушкин упомянул лицейского друга Дельвига. Возможно, тайным желанием поэта, посетившего мастерскую скульптора Б.И. Орловского, было побудить его изваять портрет Дельвига. В соответствии с духом дельвиговской поэзии (знаменитые идиллии из античного мира) Пушкин перечисляет фигуры античных богов и богинь, а затем, исполненный «веселья» от увиденной красоты, переходит к грустной теме —

… Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет…

Праздники лицейских годовщин теперь, после уже многих кончин, становятся все мрачнее. Особенно грустным было стихотворение «Чем чаще празднует Лицей…», потому что в том же году был похоронен Дельвиг. На отпевании Дельвига Пушкин думал о своей судьбе:

И мнится, очередь за мной,Зовет меня мой Дельвиг милый…

Но Пушкин кончает послание не на грустной, а на мужественной ноте:

Тесней, о милые друзья,Тесней наш верный круг составим…

Другое стихотворение, посвященное лицейской годовщине, – «Была пора: наш праздник молодой…» подхватывает этот мужественный тон. Им проникнуты все планы стихотворения – личный, исторический, политический и философский, образующие, сливаясь, гармоничное целое. Это происходит вследствие того, что элегическое воспоминание окрашивается не романтической тоской по прошлому, а жившей в нем перспективой уже свершившегося настоящего. Объединяющим принципом служит властное понуждение к воспоминанию: «Припомните…», «Вы помните…». Сначала в стихотворении противопоставлены прошлое и настоящее. Им отведены первые две строфы. Стилистически первая строфа выдержана в духе лицейской лирики («праздник… сиял, шумел и розами венчался»). Вторая строфа написана в ином стиле, связанном с «прозаическими» установками 1830-х годов (приходом лет, перебесился, присмирел, утих, остепенился). Здесь преобладают слова, употребленные в прямом, а не в переносном, эмоционально-риторическом или метафорическом значениях. Вместе с тем слова и выражения полны новыми оттенками значений. Так, слово «просторнее» с его положительной семантикой неожиданно заставляет ощутить заложенное в нем отрицательное содержание: она контрастна строке первой строфы «И тесною сидели мы толпой…». Простор вместо тесноты означает, что ряды лицеистов поредели, что многих уже нет на свете. Антитезой счастливой, веселой, беспечной юности, верящей надеждам, становится тихое, скромное, грустное собрание зрелых людей.