Время любить - Вильям Козлов

П е р в ы й (с черными усиками). Даже пива нет, мать твою…

В т о р о й (с часами электронными, на которые он поминутно смотрел). Башка трещит, во рту будто кошка ночевала…

П е р в ы й. Теперь, Вася, надо загодя думать о похмелке! Брать лишнюю бутылку и прятать в укромном уголке.

В т о р о й. Разве утерпишь? И спрятанную на дне моря найдешь, когда душа горит.

П е р в ы й. А теперь вот мучаемся… Когда откроют?

В т о р о й (бросив взгляд на часы). Через два часа тридцать шесть минут десять секунд.

П е р в ы й. Завязывать надо, Вася! Какая теперь жизнь алкоголику. Переберешь — могут прихватить на улице и в вытрезвитель. Душа запросит, а магазин на замке. Говорят, пиво будут безалкогольное выпускать. Куда катимся, Вася?

В т о р о й. Я раньше филателистом был…

П е р в ы й. Кем-кем?

В т о р о й. Марки собирал, в альбомы клеил. Знаешь, были такие, которые больше сотни стоили… Как начал закладывать, все спустил! Даже сыну не осталось ни одного альбома, а он у меня тоже филателист. Может, снова марками заняться? Бегал по магазинам, знакомых было полно, я те скажу, интересное дело — марки собирать! У меня среди знакомых были доктора наук, писатели, один даже начальник главка. Встретимся, разложим марки, смотрим в лупу и разговариваем на разные темы, не то что мы с тобой — или о бутылке, или о бабах… От меня ведь жена ушла, да ты знаешь…

П е р в ы й. Я свою тоже с год не видел… Как начали нас… прижимать, позвонила — она живет у матери, — мол, бросишь, может, вернусь…

От этих разговоров на Лукова еще большая тоска навалилась, он поднялся, взял портфель и пошел дальше. Краем глаза заметил, с каким интересом ощупывали взглядом его портфель два пьянчужки. Лучше бы там лежала бутылка, чем отвергнутая рукопись… Кстати, сейчас он бы с удовольствием выпил сто граммов, да где их возьмешь?..

У метро «Новослободская» на него налетел Виктор Викторович Маляров. Он уже несколько лет как переехал из Ленинграда в Москву. Толстый, всегда улыбающийся Маляров оттеснил его выпяченным брюхом к белой колоннаде и с ходу стал выкладывать последние новости:

— Слышал, как на собрании с треском прокатили Шубина? Корчил из себя классика, а оказался полным графоманом! А что писали о нем? «Гордость нашей советской литературы! Продолжатель славных традиций Вячеслава Шишкова!» А он не продолжал, а просто-напросто подражал, причем неудачно.

— Не такой уж он плохой писатель… — вяло защищал Шубина Луков.

— Доберемся и до других! — не слушая его, тараторил Маляров. — А то, понимаешь, зажрались!

— Сидели они годами в журналах и будут сидеть, — прервал его Николай Евгеньевич.

— Никто не верил, что с пьянством можно справиться, а вон гляди, как за это дело взялись! Возьмутся и за наших вельмож! Я твоему Монастырскому два письма написал, так он даже не ответил, а когда прихватил его на собрании и стал говорить, что мою новую повесть в отделе прозы зажали, он вытаращил глаза и сказал, что никто ему никаких писем не показывал, а про повесть он слышит впервые… Хорош главный редактор, которому писем на его имя не показывают!

— Чего ты радуешься-то? — осадил Малярова Луков. — Ну, допустим, снимут этих, назначат других… Думаешь, будет лучше?

— Хуже того, что есть, уже не может быть, — засмеялся Виктор Викторович.

У Лукова своих неприятностей было невпроворот, чтобы еще выслушивать сетования Малярова. Он сунул ему потную ладонь, пробормотал, что спешит по важному делу, и всверлился в толпу, выходящую из метро.

— Я тебе еще не рассказал про… — донеслось ему вслед.

Луков даже не обернулся, он совсем не разделял оптимизма Малярова. Этот насмешливый толстяк не так давно в Москве, ему не понять, что у старожилов здесь сложились крепкие, тесные связи друг с другом и нарушать их чревато опасностями для многих. Что выиграет он, Луков, если уйдет в отставку Монастырский? В отделе критики он сейчас свой человек — два листа из книги о Шубине дали ему напечатать в журнале. Можно сказать, он, Луков, штатный критик в этом журнале, а придет новый редактор — как оно еще все повернется? Говорят же, новая метла по-новому и метет… Если пошатнутся возведенные критикой на Олимп авторитеты и в прах рассыплются «обоймы» известных имен, то что делать критикам? Вряд ли кто захочет публично признаться, что многие годы заблуждался и пел дифирамбы литературному начальству… Это значит громко заявить о своей близорукости, тенденциозности и вообще непрофессионализме? Не сможет же он, Луков, сказать, что писатель, которого он столько лет хвалил, — бездарность? И в такое положение попадет не он один, а многие критики…

Девушка с сумкой через плечо задела его локтем, обернулась и с улыбкой извинилась. Николай Евгеньевич, погруженный в мрачные мысли, не ответил, лишь немного позже до него дошло, что незнакомка разительно похожа на тоненькую, стройную Зину Иванову… После ночного звонка Николай Евгеньевич написал ей длинное письмо, но ответа не получил… В одной из последних статей, опубликованных в журнале Монастырского, Луков снова обрушился на Казакова, однако на этот раз никто не обратил внимания на его статью. Даже коллеги. В глубине души Николай Евгеньевич знал почему: ничего нового он уже сказать не мог. Снова хвалил хваленых, ругал обруганного им же писателя. А если тебе не верят, то перестают тебя и читать. Жестокий закон литературы!

Солнечный луч ударил в глаза, заставил зажмуриться. На лицах встречных заиграли улыбки: хорошая погода всегда действует умиротворяюще на горожан. Но Луков не улыбался, его раздражали резкий солнечный свет, блеск лобовых стекол автомашин, сверкание витрин и даже улыбки одетых по-летнему девушек. На душе Николая Евгеньевича было пасмурно.

Глава одиннадцатая

1

Жанна Александрова, услышав звонок в дверь, открыла, даже не спросив, кто там, — перед ней стояла молодая миловидная женщина в синих вельветовых брюках и светлой блузке. На ногах модные босоножки, в руках вместительная сумка с надписью: «Адидас».

— Здравствуйте, Жанна Найденова, — сказала женщина. Хотя она произнесла эту фразу чисто по-русски, все-таки ощущался легкий акцент.

— Найденова… — повторила Жанна. — Я уже давно Александрова. Здравствуйте, я вас, кажется, узнала: вы как-то летом мне передали письмо от… Найденова?

— А теперь мне поручили передать вам небольшую посылку, — сказала женщина. Улыбка у нее красивая, светлые глаза смотрят приветливо. Пепельные волосы спускаются на воротник блузки.

— Господи, что же я вас держу на пороге! — спохватилась Жанна. — Заходите, пожалуйста.

Женщина вошла в прихожую, огляделась и опустила сумку у вешалки рядом с тумбочкой, на которой стоял телефон. Когда Жанна провела ее в комнату, заметила:

— А у вас миленько… Вот только тесновато.

— Кофе будете или чай? — предложила Жанна.

— О, не хлопочите! Одну маленькую чашечку, и, если можно, не растворимого.

— Какой уж есть, — сказала Жанна. — Я ведь не дома, а в гостях.

Жанна с мужем и маленьким сынишкой с неделю как приехали к матери в Москву. У Ивана отпуск, а Жанна пока нигде не работала — нянчила годовалого сына. После десятилетки она поступила в медучилище, но так и не закончила его, взяла академический отпуск по беременности. Ей еще год учиться. Муж не возражал, чтобы она осталась в Москве с сыном и закончила медучилище. Она будет приезжать к нему на каникулы в военный городок, а он тоже постарается иногда вырываться в Москву.

Мать на работе, а Иван отправился в Третьяковскую галерею. Жанна не пошла с ним из-за Виктора. Она только его уложила спать, как раздался звонок незнакомки в дверь.

Они сидели за круглым полированным столом в светлой комнате и пили кофе. Себе Жанна налила в кружку с молоком, а гостье — в маленькую чашечку черного. Гостья — она назвалась Маргарет — пила кофе без сахара, а Жанна положила в кружку две чайные ложки.

— Я догадываюсь, от кого посылка, — сказала Жанна. — Вы приехали из ФРГ?

Маргарет кивнула:

— У меня еще одно письмо вам от отца. — Маргарет встала из-за стола, принесла из прихожей сумку, достала из нее пакет в розовой обертке, за тесемки которого был засунут продолговатый конверт с размашистой надписью по-русски: «Жанне Найденовой». Молодая женщина вертела в руках твердый заграничный конверт, не решаясь распечатать. В том письме, которое вместе с фотографиями передала на улице в первый раз незнакомка, было всего несколько незначительных фраз: отец сообщал, что он жив-здоров, помнит свою горячо любимую дочь и желает ей всех благ…

— Я приехала в Москву на конференцию лингвистов, — заговорила Маргарет. — Она продлится неделю. Если вы захотите написать отцу, я передам. Я живу тоже в Мюнхене.