В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

Двор недоумевал. Что означало сие назначение? Кое‑кто уже мучительно решал, куда перебежать из приемной фаворита, вдруг это было ссылка…

— Mon cher, — говорила Екатерина Ланскому, — в сей крепости через споспешество светлейшего обретается какая‑то цыганка. Бог бы с нею. Но вот зачастил что‑то в Ораниенбаум его императорское высочество… Так ты бы приглядел, что там и как? Узницу, ежели она еще в казематах, переведи во дворец, облегчи ей заключение елико можно. А то, гляди — помрет от скуки жизни. Одна бродяжка[122] уже и так без покаяния отдала Богу душу. Не хочу брать второго греха…

Позже, отпустив Ланского, говорила Анне:

— Все стращает светлейший. Говорит, не иначе, как его высочество в Ораниенбауме тенета заговора плетет. Вы как думаете, ma chérie?

— Разве я могу, ваше величество, супротив их светлости что сказать. У него шпионов да доносчиков кругом не счесть. Только, ежели вы моего понятия требовать изволите, то я в сомнении. Его императорское высочество, конечно, человек уже взрослый и без настоящего дела мается. Но чтобы заговор?.. Сие без партии — дело бездельно. Али они сами сего не разумеют? Думаю — вполне, они, чай, не без разума. А их светлость тоже понять можно — опасаются. Давно уж Александр‑то Дмитриевич в верхних покоях обретается, да уму‑разуму от вас набирается…

— В этом ты права — мальчик очень изменился за эти три года. Заметно, правда?

— Еще бы не заметно. Со временем вот какой государственный муж получится. Сие не токмо мои слова. Многие при Дворе так считают. И характер золотой — никому за это время зла не сделал, слова грубого не сказал.

— Да, мягок… Может даже излишне… Но мальчик умный и образован изрядно. Ведь как искусство любит — что театр, что словесность. Вирши по‑французски слагает… Намедни мне благодарственное послание в стихах накропал. — Екатерина конфузливо хихикнула. — Я тебе как‑нибудь дам почитать, как сама приостыну.

До самой осени пребывал Александр Дмитриевич в Ораниенбауме. Однако, привыкнув к заведенному порядку, государыня не желала его нарушать и покоя своей статс‑фрейлине не давала. За это время Анна успела «сосватать» Екатерине несколько молодых офицеров, но это были все связи спешные и краткие. Дмитрий Мордвинов пробыл возле императрицы полтора летних месяца и получил в награждение чин камергера, а потом и сенатора. Затем появился некто Василий Левашов, проигравший светлейшему крупную сумму и едва не пустивший себе пулю в лоб; Николенька Высоцкий… Но каждый раз, обсуждая достоинства и недостатки очередного любимца, императрица вспоминала Ланского.

Как‑то она сказала Анне:

— Мa chérie, ты бы не хотел поезжать в Ораниенбаум? Посмотреть свой глаз, как там наш молодец. Все ли ладно?

Анна посмотрела на Екатерину. Она знала, что к фавориту приставлены сопровождающие его служители, обязанные доносить о состоянии дел и о поведении Ланского.

— Ваше величество имеет основания для беспокойства?

— Не так, чтобы особый беспокойство… Просто я хотел бы, чтобы ты сама все доподлинно могла узнавать.

В Ораниенбауме Анна застала ситуацию довольно пикантную. Новоназначенный комендант, представившийся узнице, тут же в нее влюбился и стал сначала «по службе» часто навещать Бажену, расспрашивать о жизни.

Ланской находил, что их судьбы очень похожи, о чем туманно намекнул девушке, вызвав ее сочувствие. Бажена не знала истинного положения дел, не знала, кем является молодой офицер. Истосковавшись в одиночестве, она с радостью открыла душу любезному молодому человеку. А его неудержимо влекло к этой красивой, молодой цыганке, такой непохожей на столичных дам. Немалую роль, наверное, в этом влечении играла и привычка к регулярной близости с женщиной, и последствия приема укрепляющих пилюль… В конце концов он признался ей в своей любви… Но та, узнав о его «службе», до смерти испугалась и в ответ горько заплакала. Так что статс‑фрейлина застала во дворце весьма напряженную обстановку.

Ланской не мог не понимать причины ее приезда и встретил Анну с надутым видом.

Бажена, которой фрейлина, по поручению императрицы, привезла красивые украшения, была заплакана. Она со страхом смотрела на высокую незнакомую даму в придворном платье и на все ее расспросы отвечала лишь «да» и «нет». Хорошо что Анна взяла с собою горничную. Увидев Дуняшу, Бажена бросилась ей на грудь и зарыдала в голос. Анна тихонько вышла из комнаты, оставив девушек одних.

Вечером Дуняша пересказала своей госпоже все о чем поведала ей красавица‑цыганка. Жизнь ее сложилась действительно невыносимой. С одной стороны — Потемкин, ее фактический владелец. Он дважды приезжал в Ораниенбаум, привозил подарки, даже плакал у ее ног и уезжал ни с чем. Бажена его больше не любила и, что гораздо важнее, не боялась. Разоряемый итальянской певицей, отвергнутый цыганкой, «князь тьмы» уезжал в Петербург с черным от злобы лицом.

А с другой стороны — «Поль», его императорское высочество Павел Петрович. В последний раз он пришел в бешенство от того, что Мария Федоровна мягко, но решительно отказалась взять цыганку в свой штат. Он бушевал, расхаживал по покоям Ораниенбаумского дворца, клялся, что заставит всех делать так, как он того желает. Успокоился он, лишь сделав смотр солдатам и устроив разнос командирам за недостаточно четкую выправку и дурное исполнение артикулов.

Бажена с помощью камеристки‑француженки написала Павлу письмо, в котором умоляла простить ее за то, что подала повод для его влюбленности, и просила ее забыть. Она писала о том, какая прекрасная женщина Ее императорское высочество и какой величайшей несправедливостью по отношению к ней была бы его увлеченность другой. Бажена называла Марию Федоровну мудрой и великодушной, умоляла Павла вымолить ей прощение, а самому вернуться к супруге… Письмо свое она передала с человеком, который в тот же день уезжал в Петербург. Она умоляла Дуняшу сказать высокой даме, ее хозяйке, что никаких замыслов не имела и не имеет и что единственным ее желанием является уехать на родину и там принять постриг в одном из монастырей.

И, наконец, — Ланской…

Так Анна получила все сведения, за которыми ее посылала императрица. На следующий день, оставив на всякий случай с Баженой горничную, она отбыла в Петербург.

Потемкин, раздосадованный навалившимися на него неудачами, решил единым махом избавиться от всего. Он почти убедил императрицу в том, что между наследником и покойным графом Паниным существовал если не заговор, то сговор. И в этот сговор они с помощью чар цыганки, содержащейся в Ораниенбауме, втягивали офицеров охраны и даже пытались запутать в свои сети коменданта Ланского.