Вейская империя (Том 1-5) - Юлия Латынина

- Легко тебе любить людей за чужой счет, Ганна! Из-за этого человека у меня сгорело на шесть тысяч ишевиков всякого добра, а я должен его отпустить!

- Это добро сгорело не от чужих проповедей, а от вашей жадности, Даттам, - сказал эконом Шавия.

Даттам помолчал и махнул рукой:

- Я дарю вам этого человека, Сайлас.

По пути в замок Бредшо спешился и пошел рядом с проповедником, и вышло так, что они отстали от Даттама. Проповедник шел молча и на Бредшо не смотрел, и Бредшо подумал, что тот человек ценит свою жизнь куда меньше, чем сам Бредшо ценит золото. Хотя Бредшо ценил золото не очень-то высоко.

- Зачем ты вмешиваешься, чужеземец? Или тебе будет хуже, оттого что меня повесят? - вдруг спросил Белый Ключник.

- Так, - сказал Бредшо. - Просто, если я вижу, что Даттам чего-то делает, мне кажется, что справедливей поступить наоборот.

Проповедник усмехнулся.

- Зачем ты едешь в империю?

- По делам прибыли.

- Я же вижу, что это неправда, - возразил проповедник.

Бредшо вздрогнул.

- Неужели это так заметно?

- Не бойся, это незаметно Даттаму, потому что ему кажется, что каждый человек мечтает о барыше, только один добивается того, что мечтает, а другой продолжает мечтать. Но я-то знаю, что ты непохож на тех, кто думает о барыше, и тебе будет плохо в империи. Еще хуже, чем здесь.

Помолчал и спросил:

- Что ты везешь в империю?

- Золото.

Проповедник взглянул удивленно.

- Это же монополия храма. Сколько с тебя взял Даттам за такой провоз? Треть? Четверть?

- Всего лишь небольшие комиссионные, - сказал Бредшо. - Я продал ему это золото за серебро из здешних копей, а по прибытии империю он продаст мне золото обратно.

Проповедник подумал и сказал:

- Он берет с тебя больше тридцати процентов.

Бредшо как в полынью окунуло.

- Что? Как?!

- Курс серебра по отношению к золоту в империи втрое ниже, чем соответствующий курс в королевстве.

Бредшо даже рот раскрыл.

- Почему?!

- В империи нет серебряных денег.

- Но... но это было не предложение Даттама! Это был совет его врага... Шавии!

Проповедник пожал плечами. Бредшо понял, что сморозил глупость. Кто ему сказал, что эти двое враги? Может, они нарочно разыгрывали вражду, чтобы кинуть Бредшо. А может, и в самом деле враги во всем, за исключением прибыли храма, - это, братцы, дело святое.

- Но почему мне никто раньше не сказал?

- Те, кто не были в империи, этого не знают. А те, кто были - те сообщники Даттама. Они за твоей спиной глаза оборвали со смеха.

- А ты - ты был в империи?

- Да.

- Зачем?

- Я искал страну, где люди стоят ближе к богу, и нашел заповедник червей и драконов.

Помолчал и прибавил:

- И после этого путешествия меня стали считать колдуном.

- А ты не колдун?

- Я не колдун, - сказал проповедник, - колдуны держат свои знания в секрете, а все, что является тайной, становится рано или поздно злом. Люди храма пугают королевство и пугают империю, крестьяне империи бегут в лес, завидев их на дороге, души чиновников сидят у них в стеклянных кувшинах, и сам экзарх боится их колдовства.

Бредшо был слишком ошеломлен известием об учиненной с ним проделке, но все же насторожился.

- Значит, - сказал он, - в империи нет колдовства? Колдовство известно только монахам храма?

Проповедник поглядел на него удивленно:

- Какое же это колдовство, если оно известно всем?

Весь день Бредшо чувствовал себя сносно и не обращал внимания на рану. Но вечером, когда его позвали на пир, благовоний, крови, и грязи его стало подташнивать, и господская еда завертелась в глазах.

Хозяин представил Бредшо тем из рыцарей, кто его еще не знал, и усадил по правую руку Даттама. Даттам поклонился, приветствуя его, и немедленно принялся ухаживать за своим спасителем.

- Как ваша рана, Сайлас? Вы бледны. Правда, он совсем бледен, господин граф?

Господин граф подтвердил, что господин Бредшо совсем бледен, и порекомендовал ему по этому поводу баранину в соусе из шафрана и лесных орехов.

- Я ничего не хочу, - сказал Бредшо, - а впрочем, дайте мне, пожалуйста, ломтик дыни.

На столе, на серебряных блюдах, красовались необыкновенной величины сетчатые дыни из графской теплицы.

Даттам взял чистый золотой ножик и самолично взрезал для Бредшо дыню, а потом очистил ломтики и разделил из на части. Бредшо не хотелось ничего есть, но не съесть ломтик, очищенный для него Даттамом, было бы равносильно тому, чтобы при всех дать Даттаму по морде, и Бредшо принялся глотать белую, необыкновенно сладкую плоть плода.

- Это очень плохо, Сайлас, что вы не едите, - прошептал ему Даттам на ухо. - Сколько раз мне повторять вам, что от трех вещей здесь отказываться нельзя: от поединка, если тебя на него вызвали, от девки на ночь и от угощения.

- Где проповедник? - спросил вполголоса Бредшо.

- Какой проповедник?

- Белый ключник. Которого вы хотели повесить.

Даттам поднял брови.

- Я подарил его вам.

- Его нет в моей горнице.

- Помилуйте, неужели вы думаете, он останется лишний миг под одним кровом со мной или с вами, или с любым, кто не целует его богу х..., которого у него нет? Здесь в замке половина слуг живут в рассказанном им сне, - вывели куда-нибудь и даже деньги на дорогу дали...

Бредшо усмехнулся. Если проповедник сбежал, то по крайней мере Даттаму не будет на ком выместить свою злость.

- Перед побегом он мне кое-что сказал, Даттам. Цена серебра в империи втрое ниже, чем здесь. И, насколько я понимаю, слова контракта о продаже по "существующей средней цене" означают для меня убыток в несколько сотен тысяч ишевиков.

- Подайте-ка мне вот того каплуна, Бредшо, - сказал Даттам, и, когда Бредшо в некотором ошеломлении протянул ему блюдо, философски заметил:

- Ну, ведь рано или поздно вам это кто-нибудь бы да сказал.

И углубился в каплунью ножку.

Бредшо вскочил.

- Господин Сайлас!

Бредшо обернулся. За его спиной стояла хорошенькая девица, кажется, дочка хозяина замка, и протягивала ему изрядный, оправленный в серебро рог.

Бредшо принял кубок и поклонился. Этого не стоило делать. Черное нехорошее облако заволокло глаза, от поклона неожиданно закружилась голова, заплясала зала; Бредшо выронил кубок и стал падать, теряя сознание.

Очнулся он тут же на руках у Даттама: тот подхватил его и сам понес в горницу. Было жарко и душно: дочь графа явилась с мазями и настойками.

Даттам долго сидел с раненым все время, пока женщины промывали раздувшуюся рану, держал его руку, пока графская дочка поила раненого горькой зеленой настойкой. Он ушел лишь тогда, когда Бредшо закрыл глаза и ровно задышал. Когда все покинули горницу, Бредшо с трудом сполз с перин, сделал себе укол пентамиоцетрина, и тут же уснул.